Двадцать четыре секунды до последнего выстрела
Шрифт:
Александр осознавал: сумей он ответить хотя бы на половину этих вопросов, всё стало бы проще. Но не мог сказать Мэтту (только не ему, видит Бог), что они с Джимом говорили о смерти, об искусстве, о церквях, о чёрном ониксовом кресте. И конечно, никогда Александр не сумел бы рассказать, как Джим обращается к нему.
Как знать, может, это и есть безумие? В конце концов, сумасшедший не осознаёт своей болезни.
— Почему ты не рассказал ей о звонках? — спросил Мэтт в который раз.
Они сидели у него дома, в гостиной. Александр теперь часто проводил здесь время, лежал на полюбившемся
— Странно, что не рассказал ты, — заметил Александр.
Мэтт вскинулся:
— Я не стукач! Это твоё дело.
— Прости…
— Я просто не понимаю. Она хочет защитить тебя, а ты у неё под носом… Это похоже на то, что ты намеренно стараешься привлечь его внимание, дружище. Звонки, фильм, всё это… А он тебе отвечает взаимностью — труп вот подкинул. Романтический сувенир от маньяка.
В голосе Мэтта слышалась горечь, и Александр понимал, что друг прав. Именно так со стороны всё и должно выглядеть.
А изнутри?
Да в общем-то, примерно так же.
— Мне сложно это объяснить, — сказал Александр задумчиво, — но я постараюсь. Да, он сумасшедший. Не маньяк, но безумец. Он болен. И в то же время он наделён таким умом, таким чувством восприятия… Я не могу отделаться от мысли, что, пройди я через то, что пережил он, я был бы на его месте.
— Убивал бы людей для смеха?
— Не людей. Для него они просто статисты.
— Я тоже, походу, — заметил Мэтт. — И Шерон. Он убивает. Людей, — раздельно добавил он. — Этому нет оправданий. Ни тяжёлое детство, ни ещё какое-нибудь там дерьмо не оправдывает того, что твой Джим Фоули — ёбанный убийца!
Александр содрогнулся.
Мэтт не поменял позы, он всё так же сидел, перекинув ноги через подлокотник кресла, и даже не выпустил из рук очередной комикс, но выражение лица стало незнакомым.
— Никогда не забуду то утро. Меня до сих пор блевать тянет, как подумаю… Но это же не важно, я же статист.
— Я не сказал, что думаю так же, — остановил его Александр.
— На том спасибо. Достаточно того, что ты его оправдываешь.
— Нет, — Александр прикусил губу, пытаясь найти нужные слова, — не оправдываю. Я просто его понимаю.
— Отлично, — Мэтт встал, — очень круто. Я пройдусь, — и, не переодеваясь, выскочил из комнаты.
Хлопнула входная дверь. Александр бессильно вцепился в волосы. Он не думал, что когда-нибудь сумеет объяснить это Мэтту.
Глава 58
Джим не появлялся почти месяц, а потом заявился к Себу домой, оккупировал кровать, закрыл глаза и медленно, с наслаждением начал читать вслух: «Жил мальчик Джим. Ещё вчера // Была судьба к нему добра» [30] . Причём, что предсказуемо, буквально смаковал часть про то, как лев ел мальчика по кусочкам. Потом спросил, так и не дойдя до финала:
— Как думаешь, детка, это больно?
— Когда тебя ест лев? — уточнил Себ. Джим посмотрел на него как на ненормального и не удостоил ответом. на самом деле, Себа куда больше интересовали последствия сомнительного лечения. Но, видимо, он всё сделал правильно, во всяком случае,
30
Стих-страшилка авторства Хилэра Беллока из сборника «Назидательные истории для детей». В оригинале — «There was a boy whose name was Jim». Мальчик Джим был непослушным, убежал от няни на прогулке в зоопарке, попал в клетку ко льву и был сожран (в подробностях). Использую перевод Марка Фрейдкина.
После короткой паузы Джим продолжил стих и, дойдя до строчки про няню, уточнил (в его голосе уже послышался ирландский акцент, и Себ отлично знал, чем кончится этот вечер):
— У тебя была няня?
— Нет, родители столько не зарабатывали, — покачал головой Себ. — А у вас? — и тут же подумал, что это идиотский вопрос.
Джим тоже так считал, потому что рассмеялся, запрокинув голову. Пробормотал:
— Я её сегодня видел. Думал, может, убить? Решил — не надо, — и опять зажмурился.
Себ не знал, о ком речь, но почему-то сомневался, что о няне. Как бы мало ни знал он о его семье, было достаточно очевидно, что благополучием там даже не пахло.
Из всех приступов Джима этот, на памяти Себа, был самым тяжёлым. Джим бился, метался на постели. У него дважды подскакивала и падала температура. Бормотание на ирландском Себ даже не пытался понимать — на слух это были отдельные слова, если не их обрывки.
К трём часам ночи он выдохся и замер совершенно без сил, мокрый и жалкий. Себ нашёл ему чистую футболку, переодел его даже не как ребёнка, а как большую куклу. Манекен. Они делали такие обманки — наряжали резиновую женщину в военную форму, чтобы выманить на неё вражеского снайпера. Вот Джим был не более живым, чем та женщина — даже руки у него так же тяжело гнулись.
С трудом открыв глаза, Джим посмотрел на Себа и попросил слабо:
— Побудь со мной, Уолли. Сыграй мне… Безумие Гамлета. Как вчера. Или я тебя убью.
В который раз за ночь Себ коснулся ладонью лба Джима: температура больше не поднималась. Но сильно легче от этого не становилось.
— Это я, — тихо сказал он, — Себ. Себ Майлс.
— Басти, — согласился Джим послушно. — Расскажи…
— Сказку?
— Я его видел… — Джим облизнул губы, и Себ запоздало подумал, что надо было бы принести заранее воды. — Он кричал, что меня… Я показал ему этот твой жест, Уолли. Он кричал… Скверный, скверный мальчишка, пороть его нужно. Он бы с удовольствием.
Джим не открывал глаза, но говорил ровно, пусть и слегка задыхаясь. Он обращался к Уолли, рассказывал ему о ком-то, кого нужно сжечь, потом потребовал по-детски капризным голосом:
— Давай, скажи снова, что ты меня любишь, Уолли.
Возможно, в его голове Уолли ему даже ответил, потому что на губах Джима появилась улыбка.
Тут Себ вспомнил это имя. Уолли — тот, кто умирал под Моцарта. Кого Джим отравил. И он же (если только Себ вспоминал верно, а на память он не жаловался до сих пор) был тем, кто чему-то поверил. Джим к нему сбежал. А сжечь, конечно, нужно святого отца. Всегда — только его.