Двадцать лет под кроватью (иллюстрации В. Чижикова)

В. Драгунский

Никогда я не забуду этот зимний вечер. На дворе было холодно, снег вертелся со страшной быстротой. Тоскливо было и скучно, а тут еще папа и мама ушли в кино.

И когда Мишка позвонил по телефону и позвал меня к себе, я тотчас же оделся и помчался к нему. Там было светло и тепло и много народу: пришла Алёнка. за нею Костик с Андрюшкой — и очень скоро нас собралась целая компания. Мы играли во все игры, и было весело и шумно. И под конец Алёнка вдруг сказала:

— А теперь в прятки! Давайте в прятки!

И мы стали играть в прятки. Это было прекрасно, потому что мы с Мишкой всё время подстраивали так, чтобы водить выпадало маленьким: Костику или Алёнке, а сами всё время прятались. Но все наши игры проходили только в Мишкиной комнате, и это довольно скоро нам стало надоедать, потому что комната была маленькая, тесная.

В конце концов, мы стали потихоньку выплёскиваться из Мишкиной комнаты и заполнили своей игрой большущий, длинный коридор квартиры.

В коридоре было лучше играть в прятки, потому что возле каждой двери стояли вешалки, а на них висели пальто и шубы. Это было гораздо лучше для нас, потому что например, кто водит и ищет нас тот. уж конечно, не сразу догадается, что я притаился за Марьсемёниной шубой и встал на валенки как раз под шубой.

И вот, когда водить выпало Костику, он отвернулся к стене и стал громко выкрикивать:

– Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать!

Тут все метнулись в разные стороны. А Костик немножко подождал и крикнул снова:

– Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать! Опять!

Это считается как второй звонок. Мы с Андрюшкой выскользнули в коридор. Тут Андрюшка недолго думая полез под шубу Марьи Семёновны. Я хотел дать Андрюшке подзатыльник, чтобы он освободил моё место, но тут Костик крикнул третье предупреждение:

– Пора не пора, я иду со двора!

И я испугался, что он меня сейчас засалит, потому что я совершенно не спрятался.

Я заметался по коридору туда-сюда, как подстреленный заяц. И вдруг я увидел раскрытую дверь, и я в неё вскочил. Это была какая-то комната, и в ней на самом видном месте, у стены, стояла кровать, высокая и широкая, так что я моментально нырнул под эту кровать.

Там был приятный полумрак, и довольно много вещей и я стал сейчас же их рассматривать.

Во-первых, под этой кроватью было очень много туфель разных фасонов, но все довольно старые, а ещё стоял плоский деревянный чемодан, а на чемодане стояло алюминиевое корыто кверху тормашками, и я устроился очень удобно: голову — на корыто, чемодан — под поясницу, очень ловко и уютно.

Я рассматривал разные тапочки и шлёпанцы и всё время думал, как это здорово я спрятался и сколько смеху будет, когда Костик меня тут найдёт. И я отогнул немножко кончик одеяла, которое свешивалось со всех сторон до земли и закрывало от меня всю комнату: я хотел глядеть на дверь, чтобы видеть, как Костик войдёт.

Но в это время в комнату вошёл никакой не Костик, а вошла Ефросинья Петровна, симпатичная старушка, но немножко похожая на бабу-ягу. Она вошла, вытирая руки о полотенце; волосы у неё были зачёсаны наверх, сверху был такой волосяной рог или шиш — не знаю, как называется такая причёска. В общем, очень некрасиво.

Вот она вошла в комнату и повесила полотенце на крючок. Я всё время потихоньку наблюдал за нею из-под кровати, потому что я думал, как она обрадуется, когда увидит, что Костик тащит меня из-под кровати. А я ещё для смеху возьму какую-нибудь её туфлю в зубы — она тогда наверняка скиснет со смеху.

И так мне было тепло и уютно лежать под кроватью и слушать, как ребята топают в коридоре. У меня было чудесное настроение! И я всё время поглядывал на Ефросинью Петровну.

А она тем временем очень спокойно подошла к двери и ни с того ни с сего плотно захлопнула дверь. А потом — глянц-глянц! — повернула ключик, и готово! Заперлась. Ото всех заперлась! Вместе со мной и корытом. Заперлась на два оборота. В комнате сразу стало как-то тихо и зловеще! Но тут я подумал, что это она заперлась ненадолго, а на минутку и сейчас отопрёт дверь, и всё пойдёт как по маслу. Поэтому я хотя и оробел, но не до конца и всё продолжал посматривать на Ефросинью Петровну: что же она будет делать дальше?

А она села на кровать, и надо мной запели и заскрежетали пружины, и я увидел её ноги, как она одну за другой скинула с себя туфли и осталась босиком и прямо в одних чулках подошла к двери, и у меня от радости заколотилось сердце. Я был уверен, что она сейчас отопрёт замок, а она — чик! — и погасила свет. Я услышал, как опять завыли пружины над моей головой, и кромешная тьма, и Ефросинья Петровна лежит в своей постели и не знает, что я тоже здесь, под кроватью, и я понял, что попал в скверную историю, что теперь я в заточении, в ловушке — хуже, чем в тюрьме! Дверь заперта, свет погашен, а я под кроватью!

Под кроватью надолго! Навеки! Навсегда! Сколько я буду так лежать? Счастье, если час или два! А если до утра? А как утром вылезать? А если я не приду домой целую ночь, папа и мама обязательно сообщат в милицию. А милиция придёт с собакой-ищейкой. По имени Мухтар. А если в нашей милиции никаких собак нету? И если милиция меня не найдёт? А если Ефросинья Петровна проспит до самого утра, а утром пойдёт в свой любимый сквер сидеть целый день и снова запрёт меня, уходя? Тогда как? Я. конечно, поем немножко из её буфета, и когда она придёт, придётся мне лезть под кровать, потому что я съел её продукты и она отдаст меня под суд! И чтобы избежать позора, я буду жить под кроватью целую вечность?

Ведь эта Ефросинья Петровна свободно может ещё двадцать лет прожить на этом свете! А я? Двадцать лет под кроватью? Ведь это самый настоящий кошмар!

Тут я не выдержал и со злости как трахнул кулаком по корыту, на котором лежала моя голова. Раздался ужасный грохот. И в этой страшенной тишине, при погашенном свете и в таком моём жутком положении мне этот стук показался раз в двадцать сильнее: он просто оглушил меня, как взрыв или как обвал в горах — трах-барабах! И у меня сердце замерло от испуга.