Двадцать лет спустя (изд. 1957г.)
Шрифт:
— Что ты сделал? — спросил коадъютор.
— Я дал сигнал.
— Какой сигнал?
— Сигнал строить баррикады.
— Ага!
— Когда вы выйдете отсюда, вы увидите моих людей за работой. Смотрите только будьте осторожны, чтобы не сломать себе ногу, споткнувшись о протянутую через улицу цепь, или не провалиться в какую-нибудь яму.
— Хорошо. Вот тебе еще столько, сколько ты уже получил. Теперь помни, что ты предводитель и не напейся.
— Уже двадцать лет я не пью ничего, кроме воды.
Нищий взял мешок с деньгами, и коадъютор услышал, как он тут же начал перебирать и пересыпать золотые монеты.
— А, — произнес Гонди, — ты, кажется, порядочный скряга и сребролюбец.
Нищий вздохнул и бросил мешок.
— Неужели, — воскликнул он, — я всегда останусь таким же, как был, и не избавлюсь от моей страсти? О, горе! О, суета!
— Ты все-таки возьмешь эти деньги?
— Да, но я клянусь употребить все, что останется, на добрые дела.
Лицо его было бледно и искажено, словно он выдерживал какую-то внутреннюю борьбу.
— Странный человек, — прошептал Гонди.
Он взял шляпу и направился к выходу, как вдруг заметил, что нищий загородил ему дорогу.
Первой мыслью коадъютора было, что нищий что-то замыслил против него, но тот упал на колени и с мольбой протянул к нему руки.
— Монсеньер, — воскликнул нищий, — прежде чем уйти отсюда, дайте мне благословение, умоляю вас!
— Монсеньер? — повторил Гонди. — Мой друг, ты, кажется, принимаешь меня за кого-то другого.
— Нет, монсеньер, я принимаю вас за того, кто вы на самом деле, за господина коадъютора; я узнал вас с первого взгляда.
Гонди улыбнулся.
— Ты просишь у меня благословения? — сказал он, — Да, я нуждаюсь в нем.
В тоне, которым нищий произнес эти слова, слышалась такая униженная мольба, такое глубокое раскаяние, что Гонди тотчас же протянул руку и дал просимое благословение со всею искренностью, на какую был способен.
— Теперь, — сказал он, — между нами установилась невидимая связь. Я благословил тебя, и ты стал для меня священным, как и я для тебя. Расскажи мне, не совершил ли ты какого-нибудь преступления против человеческих законов, от которых я мог бы тебя защитить?
Нищий покачал головой.
— Преступленье, совершенное мною, монсеньер, не предусмотрено человеческими законами, и вы можете освободить меня от кары за него только частыми благословениями.
— Будь откровеннее, — сказал коадъютор, — ведь ты не всегда занимался этим ремеслом?
— Нет, монсеньер, я занимаюсь им только шесть лет.
— А прежде где ты был?
— В Бастилии.
— А до Бастилии?
— Я скажу вам это тогда, монсеньер, когда вы будете исповедовать меня.
— Хорошо. В какой бы час дня или ночи ты ни позвал меня, помни, я всегда готов дать тебе отпущение.
— Благодарю вас, монсеньер, — глухо сказал нищий, — но я еще не готов к принятию его.
— Хорошо. Пусть так. Прощай же.
Коадъютор взял свечу, спустился с лестницы и вышел в задумчивости.
III
БУНТ
Было около одиннадцати часов вечера. Гонди не прошел и ста шагов по улицам Парижа, как заметил, что вокруг происходит что-то необычайное.
Казалось, весь город населен был фантастическими существами: какие-то молчаливые тени разбирали мостовую, другие подвозили и опрокидывали повозки, третья рыли канавы, в которые могли провалиться целые отряды всадников. Все эти таинственные личности озабоченно и деловито сновали взад и вперед, подобно демонам, занятым какой-то неведомой работой. Это нищие из Двора Чудес, агенты подателя святой воды с паперти св. Евстафия, готовили на завтра баррикады.
Гонди не без страха смотрел на этих темных людей, этих ночных работников, и задавал себе вопрос: в состоянии ли он будет потом снова загнать их в трущобы, откуда сам их вызвал? Когда кто-нибудь из них приближался к нему, ему хотелось перекреститься.
Он дошел до улицы Сент-Оноре, потом свернул в Железные ряды. Здесь было по-другому. Торговцы перебегали от одной лавки к другой. Двери и ставни, как будто запертые, на деле были только прикрыты и часто отворялись, чтобы впустить или выпустить какого-нибудь человека с таинственной ношей. Это торговцы, имевшие оружие, раздавали его безоружным.
Особенно обращал на себя внимание один человек, который переходил от двери к двери, сгибаясь под тяжестью целой груды шпаг, мушкетов и другого оружия, которое он раздавал на завтра. Фонарь осветил его, и коадъютор узнал Планше.
Затем коадъютор вышел по Монетной улице на набережную. Группы горожан в черных и серых плащах, — в зависимости от принадлежности к высшей или низшей буржуазии, — стояли неподвижно. Изредка кто-нибудь переходил от одной группы к другой. Все эти черные и серые плащи сзади приподнимались от скрытых под ними шпаг, а спереди от дул мушкетов и аркебуз.
Дойдя до Нового моста, коадъютор увидел, что мост охраняется караулом; здесь к нему подошел какой-то человек.
— Кто вы? — спросил этот человек. — Не похоже, чтобы вы были из наших.
— Это вам так кажется оттого, что вы не узнаете своих друзей, дорогой господин Лувьер, — отвечал коадъютор, приподымая шляпу.
Лувьер узнал его и поклонился.
Продолжая свой путь, коадъютор прошел до Нельской башни. Здесь он увидел целую вереницу людей, пробиравшихся вдоль стен. Можно было подумать, что это процессия призраков, так как все они были закутаны в белью плащи. Достигнув одного пункта, эти призраки один за другим внезапно исчезали, словно сквозь землю проваливались. Притаившись в углу, Гонди видел, как исчезли таким способом все, кроме последнего.