Двадцатый век Анны Капицы: воспоминания, письма
Шрифт:
Я была так поражена Вашим звонком из Ялты, что не смогла даже Вам толком сказать, как это нас с П. Л. тронуло. П. Л. сразу сказал, услышав слово „Ялта“, что это Вы!
Отдыхайте хорошенько. У нас все еще холод, ветер, весна никак не утвердится, хотя уже появляются листочки, но что же им делать? Птицы в недоумении, садиться на яйца или еще ждать. Соловей только начинает петь, все очень запоздало…»
Валентина Михайловна — Анне Алексеевне
«7 июня 1958 г., Никитский сад (Эдем)
Дорогая Анна Алексеевна, Вы перестали мне писать, и мне стало неуютно. Мы остались здесь еще до 12–14 июня. Сведения о московской погоде нас не прельщают. К сожалению, и здесь вот уже третий
Конечно, завидую тем, кто слышал концерт Ван Клиберна, услышит Стоковского и увидит французский балет. Балет, может, и я еще успею посмотреть. Волнуюсь за наших в Париже. Там такие ужасные события! [156] <…>
Сейчас здесь происходит какая-то розовая вакханалия всех цветов (уточняю: розы всех цветов). Есть кусты, на которых по несколько сот штук, и одновременно разного цвета и формы (привиты). Я бы сказала, что это даже уже [и] не красиво. Embarras de richesse [157] всегда плохо!
156
Речь идет об обострении политической обстановки во Франции в связи с военными действиями в Алжире, который боролся за национальное освобождение.
157
Здесь: избыток богатств (фр.).
Как убедительно говорят стихи Пабло Неруды о том, как жалок и убог абстракционизм:
Я знал художника из Никарагуа. Там стремительны деревья и цветы свои Выбрасывают как зеленые вулканы. Потоки топят встречные потоки, Несущие лавину мотыльков. А тюрьмы стонами и ранами полны. Художник тот в Париж приехал И точки цвета бледной охры написал На белом, белом, белом полотне И в раму осторожно вставил. И мне принес. И стало мне так грустно. Ведь за спиною человека с точкой Льет слезы Никарагуа, но никто не слышит. И боль, и кровь, и мертвых Никарагуа В тропическом лесу без слов хоронит…Думаю, что это не очень хороший перевод, но все же здорово. Как-то просто, честно и откровенно. Мне бы хотелось сейчас вновь начать учиться, но уже нет времени до чего-либо верного добраться, да и стыдно как-то…
Но только не передвижничество!!!
Только сейчас начинается съезд курортников. Ежедневно все больше экскурсий в Никитском саду. А было так дивно тихо!
Так как к морю от меня спускаться 30–35 минут, а подыматься час, да и задыхаюсь очень, то я часто спускаюсь, сажусь внизу на катер и плыву в Ялту (35 мин.), а оттуда на автобусе обратно домой (38 мин.).
Вот какие можно себе позволить развлечения, когда ни черта не делаешь и от тебя ничего не зависит.
И все же в этом есть что-то противное…»
Анна Алексеевна — Валентине Михайловне
«8 июня 1958
…У нас на даче Ефанов пишет портрет П. Л. Мне ужасно хочется знать Ваше мнение. При ближайшем знакомстве он очень милый и скромный человек. Влюблен в свою работу и работает как только может много. П. Л. так тронут его отношением к искусству, что он ему много позирует. Портрет очень своеобразный и живописный — с собачкой. Вы писали, что хотели бы снова учиться. Вот я то же самое слышала и от Ефанова, который говорит, что с портретом Курилки он многое понял, пережил для себя. Мне кажется, что портрет выйдет…»
«14 мая 1959 г., Высокие Татры
Дорогая Валентина Михайловна, как тут хорошо! Чудный воздух, горы, лес, простор и мало людей — не сезон. П. Л. хорошо отдыхает, и пока я еще не стучу, но это где-то маячит, он обещал что-то написать для Праги. Прага сейчас обаятельна, вся в цвету. Если Вы эту открытку повернете боком, то горы превратятся в профиль — вот надо же придумать. П. Л. шлет привет, он все меня попрекал, что Вам не пишу (!). Целуем.
Ваши Капицы»
Валентина Михайловна — Анне Алексеевне
«26 июня 1959 г., Сигулда
Дорогая Анна Алексеевна,
Мне тут хорошо, хотя пока для обозревания „красот“ нет сил. Уехала из Москвы с давлением 220 и отвратным самочувствием. В Ленинграде никого не хотелось видеть. Здесь лежала и спала. Сейчас мне много лучше. Хорошая комната. На днях приедет из Ленинграда моя давнишняя знакомая и будет жить со мной, чему я рада. Друзья, с которыми я приехала сюда, трогательно внимательны ко мне. Все хорошо!
Крепко Вас целую, приветствую Петра Леонидовича сердечно…»
Анна Алексеевна — Валентине Михайловне
«13 июля 1959 г., Москва
…Получила Ваших два письма, до сих пор не отвечала по двум причинам, сначала была в Свердловске [158] , потом болела воспалением легких! Да, да именно вроде Вас, но Вы это делаете зимой, а я вздумала летом. Кругом виновата сама, в Свердловск поехала кашляя, а там, как дура, на 2 часа залезла в Кунгурскую ледяную пещеру, тут-то микробы и улучили минуту, когда я зазевалась. Мы поэтому не справляли 9-го [июля] семейный праздник, только всем послали привет. <…> Мы из Свердловска привезли Всеволоду [Иванову] камни, нам там подарили вместе с кусочками малахита. Мы с Всеволодом как маленькие ссорились из-за кусочков, а Тамара (жена В. Иванова — Е. К.) басом увещевала Всеволода: „Отдай сейчас же Анне Алексеевне кусок малахита“. Всеволод кричал: „Не подумаю, это мой кусок“, а я требовала „свой“ кусочек. Всё уладилось, и мы все поделили.
158
В Свердловске проходило очередное Всесоюзное совещание по физике низких температур, председателем которого был П. Л. Капица. И Анна Алексеевна, как всегда, сопровождала его.
Я окончательно обескультурилась, никуда не хожу, болею и жду, когда отпустят на волю.
Да, когда мы были у Ек. П. [Пешковой], то туда пришли каторжане — в пижамах из Барвихи — Маршак и Чуковский. Ивановы привезли Ираклия [Андроникова]. Все были „добры“ с Фединым. Приехал очень почтительный министр с министершей. Ираклий гениально приветствовал Федина от имени Суркова — просто феерически. Было очень жаль, что не было Вас».
«27 июля 1959 г., Москва