Дважды украденная смерть

Соловьев Антон

— Жахнут из пулемета — и амба, — поучал Пантелеймон.

Двигались поэтому, по возможности не производя шума, сами чутко ловя ухом каждый посторонний звук. Изредка, правда, фыркали лошади, да поскрипывали колеса телеги.

Выросший в лесу, Буза различал любой шорох. Именно ему почудился в глубине лесной чащи какой-то неясный металлический не то скрежет, не то стук. Остальные однако ничего подозрительного не услышали. Остановили лошадей, долго прислушивались.

— Почудилось, — махнул рукой трусоватый Егор:

ему не хотелось углубляться в сторону от дороги ни на шаг.

Но Пантелеймон цыкнул на него. Вполголоса отдавая приказания, он распределил группу так, чтобы двигаться на посторонний звук с разных сторон. Лошадей привязали к дереву у обочины дороги.

Буза оказался в центре вместе с Пантелеймоном. Медленно, бесшумно крались они сквозь чащобу, стараясь не сломать ни сучка. И вдруг Буза, шедший чуть впереди, замер: прямо перед ним виднелись неясные очертания кузова машины. Она не могла быть немецкой: чего фашистам ховаться по лесам? Пантелеймон показал Бузе рукой, чтобы тот затаился. Но Буза и сам боялся шелохнуться.

От машины теперь не доносилось ни звука. Похоже, что она была брошена. Может, пацаны какие по ней лазали?

Бесшумно продвинувшись еще на несколько метров, полицаи снова остановились.

— Эй, кто тут есть, выходи! — вдруг громко выкрикнул Пантелеймон.

Молчание.

Затаились и те, что двигались к машине с боков.

Никто не ответил и на повторный окрик старшого.

Тогда Пантелеймон закричал что было голосу:

— А ну окружай. Гранаты к бою!

И одним броском преодолел расстояние, отделявшее его от машины.

Ломая кусты, подбежали все остальные.

Взглядам их представилась довольно потрепанная полуторка. Обошли машину кругом.

Лобовое стекло кабины было изрешечено пулями. Сиденье залито кровью. Следы пуль имелись и на бортах. Однако ни живых, ни мертвых около машины не было. Заглянули в кузов. И тут возглас восхищения вырвался у всех: машина до бортов была загружена добром, представлявшим по военному времени немалую ценность. Полицаи лезли в кузов, ворошили товары, перебрасывались радостными репликами. Тут была и одежда, и коробки с часами, дамскими украшениями, и консервы, мешки с сахаром, и еще какие-то ящики...

Но Пантелеймон, как самый опытный, первый разглядел мешки и ящики среди меховых шуб. Пока другие определяли, золотые или нет кольца, цепочки и брошки, он распорол ножом один из бумажных мешков с сургучными печатями. Пачки советских денег посыпались из широкого разреза...

— Эй, там! Ничего не трогать, в карманы не совать! — прикрикнул Пантелеймон на своих помощников. — Все подлежит сдаче немецким властям.

— Ну уж ежели по колечку возьмем, да по часикам, немецкие власти, не обедняют, — недовольно пробурчал Басарыга, самый пожилой из труппы.

— Я те покажу! — потряс кулаком в воздухе Пантелеймон. Но сделал он это

явно для острастки. Он прикидывал про себя, имеют ли сейчас ценность советские деньги для него лично, и стоит ли их прибрать к рукам. А, может, есть что-нибудь более существенное в этих мешках, кроме бумажек? Деньги, судя по всему, из банка, а ведь там хранятся не только ассигнации. Наверняка, было там кое-что поценнее этих побрякушек из универмага, хотя и они тоже не помешают. Вот только народу слишком много всю эту картину наблюдает...

Пантелеймон, крикнув еще раз своим головорезам, чтобы ничего не пихали по карманам, снова принялся ощупывать мешки с сургучными печатями. Так и есть! Глухое звяканье, которое раздалось в брезентовом мешке, вселило в его душу надежду.

Но монеты оказались медными. «Кой черт их пихал в машину!» — выругался про себя Пантелеймон. В лихорадочной спешке он протыкал мешок за мешком. Серебрушки, медь, серебрушка... Ага! Советские серебряные рубли и полтинники чеканки двадцатых годов наполняли целый мешок. Самый маленький мешочек с самым большим числом печатей, наклеек и шнуров, заставил сердце Пантелеймона радостно дрогнуть. Вот оно!

И тут же ощутил на себе чей-то взгляд. Буза следил за действиями своего старшого. Пантелеймон встретился с его взглядом, отвернулся. Нарочито небрежно сунув заветный мешочек поглубже, он сказал хрипло:

— Ну чего, хлопцы, робить будем? Кто из вас шоферить может?

— А чего тут шоферить, когда баки пробиты и бензин весь вытек, — промолвил молчавший до сих пор хмурый Лысюк. — На этой машине далеко не уедешь...

— Вот что, хлопчики, — заговорил Пантелеймон. — Давайте толканем машину. Нас пятеро, приналяжем, да вытолкаем ее на дорогу.

Расчет у Пантелеймона был прост: надо, чтобы все собрались в кучу, а потом рубануть по ним, безоружным, из автомата...

Когда все слезли и собрались у заднего борта, он тоже выпрыгнул из кузова, поправил на шее «шмайссер».

— Сейчас я дорогу пошукаю.

Буза, стоявший у колеса, проводил старшого настороженным взглядом. И вдруг страшный удар поверг его на землю — больше он ничего не помнил...

...Пантелеймон успел лишь отойти за кусты, росшие впереди машины, как рванули один за другим три взрыва.

Старшой ничком ткнулся в траву, боясь поднять голову. Нет, как будто не ранен. Машина и кусты закрыли его от осколков. Что же это взорвалось? Заминирована была полуторка? Но почему три взрыва? Да и слабоваты для мины. Скорей всего ручные гранаты. Но кто их бросил? Значит, это засада?

Подниматься Пантелеймон не торопился. Выжидал. Он слышал стоны своих сподвижников, но на помощь им не спешил. Гадал: заметили ли его? Потом, стараясь не шуметь, отполз так, чтобы видеть машину сбоку. Какая-то фигура появилась из-за кустов. Так вот кто бросил гранаты!