Две дороги
Шрифт:
Он ежедневно встречается с людьми, заводит новые знакомства. И сам диву дается — в пору хотя бы запомнить, «кто — кто», и не перепутать, кто какому хозяину служит, а ведь со всеми надо дела делать. И все же он быстро освоился в берлинском таборе шпионов.
Но что ни дело, надо ломать голову, надо думать, как провести его умно, по-серьезному и при этом не обжечься. И он понимал, что спасение в одном — неукоснительно выполнять
После первой «встречи» с Араловой появилась ее информация о том, что в посольстве царят большие строгости, сотрудникам запрещено разговаривать наедине, без разрешения посла обслуживающему персоналу, нельзя выходить на улицу (это должно затруднить следующие «встречи»), побудка и отход ко сну по общему сигналу. Все работники посольства, конечно, агенты ГПУ.
— Не густо, не густо, но пригодится и это, — сказал Зиверт, прочитав это первое сообщение.
Позже Вера Дмитриевна стала несколько разговорчивей и «сообщила» Дружиловскому все то, что он сам слышал о советских представителях, У него хватило ума и хитрости переработать услышанное на свой лад. Но своим хорьковым нюхом он чуял, что женщине этой следует как можно скорее исчезнуть. Вера Дмитриевна постепенно становилась все менее полезным информатором. А затем она лишилась права выхода из посольства и, наконец, была отправлена из Германии в Россию. Зиверт так и не успел разобраться в брехне Дружиловского и даже сделал вывод, что он работает честно и не пытается, как другие, сбить масло из воды.
Дружиловский регулярно встречался с Моравским. Он передал ему по частям копию переписки Андреевского с русскими монархическими лидерами во всем мире. Эти копии он получил от доктора Ротта. Он снабдил поляков и копией «информации», полученной от той же самой Веры Дмитриевны Араловой.
Однажды Дружиловский застал у Моравского двух незнакомых мужчин. Один из них — молодой жгучий брюнет с тренированной спортивной фигурой, в светлом клетчатом костюме — был похож на преуспевающего киноактера. Другой, постарше, — костлявый, со злым, желтым лицом и холодным презрительным взглядом.
— Познакомьтесь, пан Дружиловский, это мои друзья, — сказал Моравский. — Майор французской армии Лорен. — Молодой франт любезно улыбнулся на поклон Дружиловского. — Вы должны знать, — весело продолжал Моравский, — что между Польшей и Францией издавна существует не только политическая, но и национально-психологическая близость. Недаром мы свою Варшаву называем маленьким Парижем. — Моравский и майор Лорен рассмеялись. Выражение желтого лица у пожилого не изменилось, он посматривал на Дружиловского строго.
— Лично у меня от майора Лорена нет никаких секретов, — продолжал Моравский. — Как я надеюсь, и у него от меня.
Майор Лорен кивнул и сказал что-то по-французски.
— Майор убежден, — перевел Моравский, — со временем историки откроют, что Париж в переводе на польский язык означает Варшава.
Как-то незаметно разговор перешел на дела. Француз изъявил желание поближе познакомиться с Дружиловским и даже, если он не возражает, воспользоваться его услугами.
Моравский перевел его слова
— Боже мой: кто может отказаться? Мсье Дружиловский солжет, если скажет, будто он не хочет побывать в Париже...
Спустя полчаса Дружиловский стал агентом французской разведки «Сюрте женераль» на разовой плате. Все произошло так быстро, и господа были столь напористы, что он подписал обязательство, не имея возможности ни с кем согласовать этот шаг. Впрочем, для немцев это может остаться тайной... Майор Лорен вручил новому агенту триста марок, сказав при этом что-то очень рассмешившее Моравского, тут же простился со всеми. Моравский проводил его в переднюю, а вернувшись, представил наконец сидевшего у окна пожилого человека.
— Пан Перацкий. Мой коллега, а чтобы быть точнее — мой патрон.
Поляк кивнул Дружиловскому и жестом пригласил сесть возле него. Пока он придвигал кресло и усаживался, Перацкий тяжелым взглядом из-под оплывших век наблюдал за ним.
— Не трудно вам в Берлине? — тихо спросил Перацкий.
— Нет.
— Как у вас обстоят дела с личной жизнью?
— На это у меня нет времени.
— Ваша жена сюда приедет?
— Не... думаю... — запнулся Дружиловский. Черт бы побрал этого костлявого поляка — что ни вопрос, то загадка. А тут еще его глаза — серые, будто придавленные веками, холодные, злые. На всякий случай он отвечал односложно, его страх усиливался.
Перацкий долго молчал, и в это время его тяжелые веки сомкнулись. Он точно отпустил Дружиловского на минуту из-под власти своего взгляда.
— Хочу призвать вас к осторожности и осмотрительности, — заговорил он наконец так тихо, что Дружиловский вынужден был наклониться к нему, чтобы лучше слышать. — Нельзя, чтобы у вас было несколько богов. Обязанности могут быть разные... — лежавшая на подлокотнике кресла желтая рука поляка сделала скупое пренебрежительное движение. — Но бог должен быть один. — Указательный палец поляка приподнялся. — Один. И это Польша. Ваши корни там, и, пока вы это понимаете, вас не ждут никакие неприятности. В нашем деле очень важно, чтобы спина была защищена.
(Давая этот совет, Перацкий, конечно, не мог знать, что спустя немного времени, когда он уже будет министром внутренних дел Польши, ему именно в спину всадят несколько смертельных пуль украинские националисты.)
Убедившись, что никакая опасность, по крайней мере сейчас, ему не грозит, Дружиловский слушал нравоучения поляка с непроницаемым лицом, и только тонкие брови его были чуть приподняты, будто он недоумевал, зачем ему об этом говорят.
— Отныне вы будете встречаться со мной, — чуть громче сказал Перацкий.
Дружиловский удивленно оглянулся на Моравского, но тот читал газету.
— Должен предупредить... у меня неважный характер. Но изменить его я не могу, да и не вижу в этом необходимости.
— Не понимаю, к чему этот разговор, — обиженно сказал Дружиловский.
— К тому, пан Дружиловский, что ваш характер мне тоже не очень нравится, и этот вывод я сделал не сегодня. Боюсь к тому же, что всем известная мягкость пана Моравского не пошла вам на пользу.
На красивеньком лице подпоручика застыло выражение оскорбленного достоинства. Он, прищурясь, смотрел на давно опостылевший ему плакат о разысканных Красным Крестом поляках.