Две могилы
Шрифт:
Переводя взгляд с рабов на солдат и обратно, Пендергаст видел одни и те же лица. Только выражения на них были разные: у дефектных — уныние и опустошенность, у солдат — удовлетворенность людей, нашедших свое место в жизни. Все было так, как и должно быть, полный порядок.
Горло Пендергаста сдавило от ужаса. Его мутило при мысли о том, что и его жена воспитывалась здесь, что она появилась на свет таким же способом, только на более ранней стадии евгенического эксперимента, длящегося уже по меньшей мере три поколения — сначала в концлагерях Второй мировой войны, а потом здесь, в бразильских лесах. Эксперимента,
Это была чудовищная идея. Бесчеловечная.
Оберфюрер Шерман спокойно произнес:
— Альбан, мы ждем.
Юноша с улыбкой шагнул к Пендергасту, оглянулся на капитана, размахнулся и ударил отца в челюсть с такой силой, что опрокинул на землю.
— Сражайся, — сказал он.
Пендергаст поднялся, вытирая кровь, текущую из разбитой губы.
— Боюсь, что не смогу доставить тебе такое удовольствие, Альбан, — ответил он.
Второй удар опять сбил Пендергаста с ног.
— Сражайся. Я не хочу, чтобы мой отец умер, как трусливая собака.
Пендергаст снова поднялся, неотрывно глядя на сына. Снова получил кулаком в челюсть. Снова упал.
Из толпы оборванных рабов послышался крик. Словно из ниоткуда, вперед выскочил Тристрам.
— Перестань! — закричал он. — Это же мой отец. И твой тоже!
— Верно, — усмехнулся Альбан. — И я рад, что ты тоже все увидишь, Schwächling.
Он развернулся и еще раз ударил Пендергаста.
— Посмотри, как труслив наш отец. Как он жалок!
Тристрам неуклюже бросился на Альбана, но тот ловко уклонился и подставил брату подножку — детская уловка.
Тристрам растянулся на земле.
Солдаты довольно захохотали.
Пендергаст молча стоял перед Альбаном, ожидая следующего удара.
81
Смех замер. Альбан взглянул на лежащего в грязи брата. Затем повернулся к Пендергасту и вытащил из-за ремня пистолет «Вальтер P-38». Он почувствовал в руке холодную тяжесть оружия. Этот пистолет ему подарил Фишер на десятилетие, и Альбан сам вырезал из слоновой кости новые накладки на рукоять.
Его близнец, Сорок седьмой, сидел на земле, уставившись на пистолет.
— Не волнуйся, брат, — цинично усмехнулся Альбан. — Я вовсе не хочу остаться без донора крови и органов. — Он отвел ствол в сторону. — Нет, это не для тебя, а для отца.
Der Schwächling. встал.
— Возвращайся к своему стаду, — приказал Альбан.
Тем временем нацистские офицеры с нетерпением ждали развязки. Солдаты-близнецы тоже надеялись увидеть, как один из них — лучший из них, выбранный для бета-теста, — завершит испытания. Это было мгновение триумфа. Его триумфа.
И он не обманет ожиданий. Альбан проверил обойму пистолета, задвинул ее на место, не спеша дослал патрон в канал ствола и вытянул руку.
Однако его брат не двигался с места.
— Разве это хорошо? — громко и отчетливо спросил он по-немецки.
Альбан резко рассмеялся и процитировал в ответ Ницше:
— «Что хорошо? — Все, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть. Что дурно? — Все, что происходит из
130
Ницше Ф. Антихрист. Проклятие христианству. Перевод В. Флеровой.
— Это слабость, — возразил брат.
Альбан отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, мешающей его выступлению перед публикой. Для полного счастья не хватало только Фишера.
— Кто ты такой, Сорок седьмой? Всего лишь хранилище крови и органов, свалка генетического мусора. Твое мнение интересует меня не больше, чем шелест листьев на деревьях.
Солдаты снова захохотали. Альбан невольно оглянулся на отца, пристально смотревшего на него. Было что-то странное в этом взгляде, но Альбан не мог определить, что именно. Впрочем, это не важно.
Его брат, очевидно не понимающий, что пора замолчать, заговорил снова. На этот раз он обратился не к Альбану, а к близнецам-рабам:
— Вы слышали, что он сказал? Он назвал нас стадом. Когда нас перестанут считать хранилищами крови и органов? Когда перестанут обращаться с нами, как с животными? Я человек.
Толпа глухо зароптала.
— Не утруждай себя, брат, — снисходительно произнес Альбан. — Если хочешь увидеть, что такое сила воли, посмотри сюда.
Он нацелил пистолет на отца.
— Брат? — воскликнул Сорок седьмой, снова обращаясь к толпе дефектных. — Вы слышали это слово? Разве вы не видите, что это неправильно? Брат против брата? Сын, убивающий собственного отца?
К удивлению Альбана, дефектные отозвались. Ропот стал громче, толпа беспокойно зашевелилась.
— Ого! — ехидно усмехнулся Альбан. — Какая пламенная речь!
Его замечание вызвало новый взрыв смеха у солдат. И он решил, что все это, в сущности, весьма забавно. Скопище жалких недоумков, вдруг осознавших, что их долгие годы мучили и унижали. Но красноречие Сорок седьмого застало его врасплох. Нельзя было этого допускать. Он растерянно посмотрел по сторонам, пытаясь справиться с нарастающим беспокойством, предчувствием надвигающейся катастрофы. Линии времени, обычно расходящиеся в разные стороны, теперь сближались, объединялись перед его мысленным взором, предсказывая единственно возможное развитие событий.
Альбан оглянулся на отца, который все так же впивался в него сверкающими глазами. Указательный палец потянулся к спусковому крючку. Пора заканчивать с этим представлением.
— Это несправедливо! — выкрикивал Сорок седьмой, повернувшись к толпе. — И вы все в глубине души понимаете, что это несправедливо. Откройте глаза! Мы все здесь — братья и сестры, близнецы! У нас одна кровь!
Линии времени вились и переплетались в голове Альбана, подавая сигналы тревоги. Он чувствовал, как поворачивается колесо судьбы. Этого не должно было случиться — при такой мощной идеологической обработке, многолетней подготовке и тщательном отборе… И все же это происходило, он уже видел смутные, размытые очертания того, чем все закончится. Недовольный ропот дефектных превращается в гул, затем в рев, толпа стремительно надвигается на строй солдат, над головами взмывают мотыги, лопаты и косы, кто-то поднимает с земли камни…