Две недели в другом городе
Шрифт:
— И все же, — заметила она, — со временем для тебя нашлись бы роли… Я в этом уверена.
— Наверно, — согласился Джек и добавил более твердо: — Да. Я мог остаться актером при желании. Но оно пропало. Божественный голливудский огонь погас, — с иронией произнес он. — После войны, двух лет, проведенных в госпиталях, после Карлотты…
Он пожал плечами.
— Война пробудила во мне новые интересы. Прежде я никогда не был в Европе; после победы меня потянуло туда… И вообще, тут нет ничего необычного. В молодости мы все отчасти актеры. Позже
— Без сожаления? — спросила Вероника.
— За всю жизнь я не совершил почти ни одного поступка, — задумчиво произнес Джек, — о котором ни разу бы не пожалел. Ты устроена иначе?
— Да, наверно.
— Ты не жалеешь, например, о разрыве с Робертом? Или знакомстве с ним? Не будешь позже жалеть о встрече со мной?
— Нет. Не в том смысле, в каком это понимаешь ты. — Вероника провела острием ногтя по его руке. — Ты жалеешь о том, что встретил свою первую жену?
— Конечно. По сотне причин.
— А о Карлотте?
— Несомненно.
— Тоже по сотне причин?
— По тысяче.
— А о встречах с другими женщинами? Сколько их у тебя было?
Джек засмеялся:
— Бесчисленное множество.
— Ты был испорченным мальчишкой в свое время, да?
Девушка вытянула губы, напомнив ему о том неприятном впечатлении, которое произвела на него при знакомстве.
— Когда-то я был очень испорченным мальчишкой, — подтвердил он, — но об этом я тебе не расскажу.
— Ты не сердишься на меня?
— Нет, конечно.
— Знаешь, почему я задала тебе все эти вопросы? — еле слышно спросила Вероника.
— Почему?
— Чем больше я узнаю о тебе, — серьезно сказала она, — тем дольше ты сохранишься в моей памяти. Станешь для меня более реальным, и все это превратится в сон гораздо позже… Это плохая причина?
— Нет, моя дорогая, — ласково сказал Джек. — Очень хорошая.
— Я не стану сердиться, если ты тоже будешь задавать мне вопросы. Даже обрадуюсь. Я бы хотела остаться в твоей памяти надолго. Спрашивай о чем угодно.
Вероника замерла в ожидании; он понял, что по содержанию вопросов она будет оценивать его отношение к себе. Джека охватило чувство вины, поскольку до настоящего времени он не воспринимал ее как личность и не испытывал потребности узнать о ней нечто сверх того, что она сама рассказывала о себе без каких-либо просьб с его стороны. Знание порождает эмоциональную вовлеченность, привязанность. Вероника, очевидно, догадывалась об этом, движимая вечной женской тягой к осложнению отношений, она хотела, чтобы он узнал ее получше.
— Вчера за ленчем, — сказал Джек, — у меня появилось желание задать тебе один вопрос.
— Какой?
— Ты сказала, что, когда тебе было два года, ты находилась в Сан-Себастьяне, в Испании…
— А, да.
Ее голос прозвучал тускло, разочарованно. Она явно ждала иного вопроса.
— Я догадываюсь,
— Да, — нетерпеливо, без интереса произнесла она.
— Как ты оказалась там во время гражданской войны?
— Мой отец был кадровым военным, — небрежно пояснила она.
— Он служил в испанской армии? — недоумевающе спросил Джек.
Вероника засмеялась:
— Ты что, не читал в 1937 году американских газет? В итальянской армии. Она помогала Франко. Ты не забыл об этом?
— Конечно, нет, — ответил Джек. — Просто мне не приходило в голову, что можно воевать, не расставаясь с семьей.
— Мой папа был очень домашним человеком. Он обожал свою семью. Он был полковником, и нас доставили к нему в Испанию.
— Как это все происходило? Ты что-нибудь помнишь?
— Все знакомые американцы, когда я говорю им, что мой отец сражался на стороне Франко, проявляют большой интерес. Я думала, люди забыли те времена. С тех пор столько людей убито…
— Это была очень интересная война для американцев, — сухо сказал Джек. — Если хочешь знать правду, она до сих пор мучает нас.
— Странно, — удивилась Вероника. — А нас — нет.
— Возможно, тот, кто сам участвует в войне, быстрее ее забывает. И все же, какой она была?
Вероника пожала плечами:
— Я мало что помню. Помню пляж. Прекрасный детский пляж. В центре залива — остров. Меня привозили туда на лодке. И дыни. Дыни были восхитительные. Сейчас, когда я ем в ресторане дыню, я вдруг снова становлюсь маленькой девочкой, живущей в Испании.
Война ассоциируется у нее с дынями, подумал Джек. У него же с теми годами были связаны горестные воспоминания об одноклассниках, погибших в Испании. Убитых, возможно, отцом Вероники, этим домашним человеком.
— Где сейчас твой отец? — спросил он.
— Он погиб, — упавшим голосом произнесла Вероника.
«Наша маленькая победа», — подумал Джек. Почему-то образ полковника, с комфортом ведущего войну на прибрежной вилле в Сан-Себастьяне (Он качал тебя на колене в промежутках между перестрелками?), уничтожил жалость, которую Джек испытывал ко всем погибшим, на чьей бы стороне они ни воевали.
— Его убили в Испании?
— Нет, — ответила Вероника. — Там отца ранили, но не слишком тяжело. Второе ранение он получил в Эфиопии. Он всегда был на переднем крае. Многие люди рассказывали мне о его мужестве. Отец был одним из первых итальянцев, убитых во время Второй мировой войны. Мы находились вместе в Триполи. Его генерал только что вернулся от Муссолини, дуче поклялся ему в том, что Италия не вступит в войну. Это происходило тем летом, когда пала Франция. Моя мама устроила прием в саду по поводу того, что мы не будем участвовать в войне. Надев розовое платье и белые перчатки, я обносила гостей пирожными и напитками. Затем, конечно, начались боевые действия, и через неделю отца не стало. Он летел осматривать позиции англичан на самолете, который не имел вооружения и был сбит.