Две силы
Шрифт:
– Почему вам пришла в голову идея об изоляторе? – спросил Берман, тем же скудным жестом пальцев указывая Иванову на кресло. Иванов сел прямо, как кукла, и ответил кукольным голосом:
– В радиусе около пятисот километров нет ничего, что бы могло кого бы то ни было заинтересовать.
– А китайская граница?
– Беглецы через границу избирают или Темноводскую, или Наринск, оттуда идут перевалы. Из Лыскова нужно сделать трёхсотверстный обход или идти прямо через хребты.
– Но всё-таки можно пройти?
– С большим затруднением. Сейчас, может быть, и вовсе нельзя, в горах уже снег.
– А
– Для золотых россыпей нет необходимости вести бой с целым взводом, взвод не имел никаких шансов разыскать Светлова в тайге. Если бы речь шла о россыпях, то и Кривоносов не придавал бы всему этому тайного значения.
– А он придавал?
– Точно так.
– Гм… Расскажите, что это говорил Кривоносов относительно своей знакомой в изоляторе.
Страницы своего думсдейбук-а*) Иванов уже успел вызубрить заново. “Что у этого сукиного сына обо мне записано?” – подумал Медведев. “Вот, пусть только Берман уедет, я уж этого Иванова возьму в оборот…”
*) Книга Страшного Суда – перечень добрых и злых дел.
Иванов кратко и механизировано передал скудное содержание своей записи: там какая-то Верочка, “шикарная женщина”, как говорил Кривоносов. Берман перелистал в своей памяти списки заключенных Нарынского изолятора: Верочка, Вера? И потом его сразу осенило – не Вера, а Вероника, Вероника Сергеевна, жена вот этого самого Светлова, заложница по делу атомных профессоров. Ах, вот оно что! Это была очень существенная нить. И почему она шла от Кривоносова? Берман перебрал в памяти и то, что ему было известно о биографии Кривоносова, а ему было известно всё, или почти всё. Гипотеза Иванова не была новостью для Бермана, конечно, Светлов нацеливался на изолятор. Но Кривоносов был, конечно, новостью, жаль, что его трудно будет допросить…
– Вы, кажется, намекали на то, что у товарища Кривоносова была какая-то связь с этим бродягой Стёпкой, или как там его.
– Никак нет, товарищ Берман. Я не намекал. – Медведев раздраженно пожал плечами:
– Вы, ведь, сами мне говорили?
– Смею доложить, товарищ Медведев, я излагал вам обстоятельства вечера; обстоятельства можно повернуть так, но можно повернуть и иначе.
– Н-да, – сказал Берман, – обстоятельства, действительно, можно повернуть! Но у вас всё-таки такая мысль возникла?
– Конкретно говоря, не могу сказать определённо. Рассуждая в общем и целом, нужно констатировать, что не будучи поставленным в известность относительно генеральной линии данного события в его совокупности, определённые подробности могут дать несоответствующее освещение.
“Ишь ты, как его загнул,” – подумал Медведев. Иванов, выдавив из себя эту тираду, продолжал сидеть кукла-куклой и не выражать на своем лице решительно ничего. Берман поднял брови: ”Ого, этот, кажется, умнее, чем думает Медведев”…
– Мы, товарищ Иванов, оставим стиль провинциальных передовых, вы знаете, когда редактор пишет и не знает, что, собственно, ему следует писать. Говорите толком: есть ли какие бы то ни было факты, которые могли бы указывать на какую бы то ни было связь Кривоносова с этим Стёпкой?
– Здесь могут быть случайности, – сказал он неопределенно.
– Какие же именно?
– В рассуждении чисто
– Почему вы так думаете?
– Потеря времени. Нужно было послать десяток самолётов на разведку и дивизион кавалерии. Для разговоров с Гололобовым – Гололобов с этим бродягой могли быть вызваны в Неёлово!
В тоне Иванова внезапно и резко прозвучало что-то совсем новое – решительное и резкое. Но лицо продолжало сохранять своё деревянное выражение. Медведев почувствовал какую-то туманную угрозу с Ивановской стороны: “Смотри, каким прытким оказался, оно, конечно, верно, если бы в тот же вечер послали и самолёты и кавалерию, то уже этого молодца вычесали бы наверняка, за день он мог уйти вёрст за тридцать. Теперь ищи ветра в поле. Правда, к нему, Медведеву, всё это не имеет никакого отношения, всё дело шло мимо него. Иванов, кажется, начинает показывать коготки, а каким казался смирным…”
Но решительные нотки в голосе товарища Иванова мелькнули и исчезли. На очередной вопрос Бермана: как он, Иванов, думает, зачем, собственно, Кривоносов взял с собою секретный пакет – Иванов ответил длинной канцелярской и решительно ничего не говорящей фразой. И, ответив, посмотрел на Бермана взглядом, в котором, казалось, ему, Берману, предлагалось решить самому: действительно Иванов такой уж дурак, как кажется, или не такой. Зрительные органы Бермана еще раз сфотографировали и Иванова и его тон и несомненную разумность его высказываний. Берман не любил дураков. Но он не любил и не дураков. Иванов мог оказаться слишком умным. И Берману никак не хотелось показывать того, что во всей этой истории его интересовало больше, чем пропажа Светлова, гибель Кривоносова, ограбление кооператива или даже судьба всего дома ном. 13 – вопрос о судьбе секретного пакета. Ибо в секретном пакете, как в кощеевом яйце*), была заключена и судьба самого Бермана.
*) Из народной сказки “Кощей Бессмертный”. Он мог быть уничтожен только раздавливанием таинственного яйца, бывшего вне его достижения.
Иванов был отпущен. Медведев снова остался лицом к лицу с Берманом – он предпочел бы иное общество. Берман закурил папиросу и, выпуская кольцами пряный ароматный дым, сказал, обращаясь куда-то в угол, между стеной и потолком:
– Так что вы, товарищ Медведев, никакой собственной гипотезы не имеете?
Медведев раздраженно повел плечами:
– Должен сознаться, товарищ Берман, что я поставлен в несколько двусмысленное положение: я отвечаю за отдел и за государственную безопасность во всем среднесибирском округе. Мои подчиненные получают предписания мимо меня, предпринимают действия, мне ничего не говоря.
– Да, вы, конечно, отвечаете, но отвечаете вы, товарищ Медведев, передо мной – так что это ничего не меняет.
На челюстных углах Медведева вздулись и исчезли желваки:
– Это верно только отчасти, товарищ Берман. Я отвечаю, кроме того, перед ЦК партии, перед Политбюро и также перед товарищем Сталиным.
– Порядок проведения этой операции установлен самим товарищем Сталиным. Лично.
Медведев хорошо понимал: это могло быть так, но это могло быть и иначе. Во всяком случае, заявление Бермана клало конец дискуссии о “порядке операции”.