Две силы
Шрифт:
Некоторую нерешительность Федя показывал только тогда, когда путь взбирался на каменистые взглобья тайги, на которых не росло вообще ничего – голые каменные россыпи. Тогда Федя становился на четвереньки, самый удобный в таких случаях наблюдательный пункт, с которого вся сумма незаконных явлений на почве вытягивается в некую более или менее прямую линию.
Потом путь спускался снова вниз, в поросли, в тайгу, и Федя снова шагал, как по давно знакомой улице. Так вышли они на маралью тропу.
– Смотри, батя, так и есть, в манзину яму провалился. Только бы не на кол!
– Ничего, – буркнул Еремей, –
Однако, Валерий Михайлович почувствовал беспокойство.
То, что Федя назвал “манзиной ямой”, были ямы, вырытые пришлыми китайскими звероловами – манзами. Эти манзы перегораживали тайгу десятками вёрст заборов из валежника, сушняка, ветвей, оставляя только узкие проходы, а в проходах вырывали ямы – западни для маралов. Этот род охоты истреблял массу дичи, и настоящие здешние постоянные охотники – русские, сойоты и прочие, вели с манзами регулярные войны, пока манзы не были вытеснены вон. Но ямы кое-где ещё остались, сверху прикрытые самым тщательным образом. Время, листопады, дожди прикрыли их ещё основательнее. Шагах в пятидесяти от Еремея с его друзьями виднелась дыра в земле: чёрное пятно в зелёной и серой настилке из листьев и валежника.
– Ага-а-а! – вдруг рявкнул Еремей так, что Валерий Михайлович чуть не споткнулся от неожиданности.
– Ага-а-а – повторила тайга, но из ямы не было слышно ничего.
Неужто и в самом деле на кол напоролся?
На дно ямы манзы обыкновенно втыкали заострённый кол. Все трое бросились бегом.
– Осторожно, Валерий Михайлович, – крикнул Еремей, – а то ещё и вы провалитесь.
Федя прощупал ногой почву, наклонился к самой яме.
– Ты тут, или нет?
– Ту-ут, – донёсся слабый, глухой загробный голос.
– А давно ты тут?
Ответа не последовало.
– Да что тут разговаривать, – буркнул Еремей, – давай аркан, будем тащить.
– Как бы только нам всем туда не провалиться, – предупредил Валерий Михайлович.
– Это действительно, – согласился Еремей, – края ямы-то, поди, пообваливались. Давай, Федя, и другой аркан. Держи меня, а я Потапыча тащить буду.
Еремей просунул свои плечи в мёртвую петлю одного аркана, конец которого взял Федя, а с другим наклонится над ямой.
– Держи, Потапыч!
Из ямы послышалось какое-то бульканье.
– Да жив ты ещё, али нет?
– Жи-и-ив, – донёсся загробный голос.
– Можно тащить?
– Тащи-и-и…
Словно из-под земли появилась одна рука. Даже не из ямы, а из-под земли, сквозь наваленное на яму прикрытие. Ломая его ветки и пробиваясь головой сквозь листву, валежник и прочее, на земной поверхности показалась, наконец, верхняя часть Потапыча. Цвета его лица нельзя было разобрать. Давно небритая щетина была плотно замазана грязью. На эту грязь налепились засохшие листья, хвоя и прочая дрянь. Судорожно цепляясь обеими руками за ломающийся валежник, Потапыч пытался выползти на твёрдую землю. Натягивая левой рукой аркан, правой рукой Еремей выдернул Потапыча, как редиску из грядки.
– Ой, батюшки, не могу, – детским голосом хихикнул Федя и чуть не выпустил своего аркана.
Еремей пошатнулся на самом краю ямы, но устоял. Федя дёрнул за аркан, Еремей свалился на спину. Федя, видя такое дело, поспешил юркнуть в кусты: “Ой, батюшки, не могу, ой, батюшки, не могу…”
Потапыч
– Ну, давай грузиться, – дальше последовало продолжение словесности.
Еремей поднял Потапыча, как мешок с сеном, и, взмахнув им в воздухе, плюхнул его в седло.
– Давай торочить к седлу, тащи аркан…
Федя вынырнул из-за кустов, стараясь держаться подальше от Еремея так, чтобы по загривку не влетало, с другой стороны коня. Потапыч был приторочен к седлу, как вьюк. Грязь продолжала стекать с него на землю. Признаки жизни были мало заметны, только уже в дороге стал раздаваться густой храп с присвистом.
Еремей даже и ругаться перестал. Свирепо шагая саженными шагами, что-то бурчал про себя и временами плевался. Так путники добрались до пещеры отца Петра.
Потапыч всё ещё спал. Еремей и Федя стянули его с седла и положили на землю. Отец Пётр критически посмотрел на распростёртое тело:
– Ничего себе не поломал?
– Никакого чёрта с ним не станется…
– Раздеть и вымыть, – кратко, приказал отец Пётр.
С Потапыча сняли всё его обмундирование и, держа его за руки и за ноги, погрузили бесчувственное тело в горячую воду, тело при этом не проснулось. Потом тело было внесено в пещеру и положено рядом со Стёпкиным. Еремей посмотрел на обоих, плюнул и вышел нон.
– Наш Еремей, – сказал отец Пётр Валерию Михайловичу, – человек тихой жизни.
– Как раз сегодня я имел удовольствие в этом убедиться, – засмеялся Валерий Михайлович. – Думал, что сюда слышно – это будет верст пятнадцать, двадцать.
– Нет, слышно не было, но представить себе могу. Вот, попал человек в переделку. И ещё попадёт.
Голова Еремея просунулась в дверь.
– Вы, отец Пётр, уж простите, что так сказать… только, вот, сами подумайте. Было у меня, значит, ровно сто патронов…
– Да ты заходи…
Еремей вдвинулся внутрь.
– Было, значит, ровно сто патронов. Семнадцать на охоту ушли. А осталось шестьдесят девять. А чтобы промахиваться, такого у меня нету. Людей-то сколько перепортили.
– А это, Еремеюшка, как на войне. На войне мы. Кто воюет за Бога, кто за дьявола. На войне ты бывал?
– Был, только я в артиллерии. Да и то принимать не хотели.
– Почему не хотели?
– В строй, дескать, не гожусь, весь строй, дескать, порчу. А? Слыхали вы такое? В нестроевую команду зачислили. А? Меня-то? В нестроевую команду?