Две стороны неба
Шрифт:
Он нашел Малютку в том же коридоре у входа. Малютка лежал, положив под голову широкий приклад плазмомета, и горланил песни. Трупов в коридоре не было, только светлый пол у стены был испачкан засохшей кровью. Малютка увидел Роберта и перестал петь.
– Не дуйся, сволочь! Ну было и было! 3атмение какое-то нашло, себя не помнил. Тошно одному, - пожаловался он.
– Садись, вместе поскучаем. Эта сволочь вообще не показывается и не отвечает. Наверное, рацию выключил.
Роберт понял, что Малютка имеет в виду Витторио Мариньо, но промолчал. Когда он вышел из своего убежища, коридор был залит водой, вытекавшей из-под соседней двери. За дверью оказалась ванная комната. Одна ванна была полна до краев, а зеленоватая вода с тихим плеском все лилась тонкой струей из открытого крана и бежала на пол. Роберт закрыл кран, осторожно обошел Витторио Мариньо, который стоял на коленях, сунув голову в ванну, и вышел в коридор.
Так они скучали очень долго. Друг с другом они почти не разговаривали - Малютка без конца вопил песни, а Роберт просто сидел, равнодушно глядя в потолок. Наконец, когда Малютка в седьмой или восьмой раз затянул: "Какие ножки у милой Пегги", - Роберт предложил сходить в столовую. Они отлично поели, перебрав все блюда, и Малютка долго сокрушался из-за отсутствия выпивки. А потом они вернулись в коридор и заснули, потому что делать больше было нечего.
И Роберту приснился чудесный цветной сон, правда, неприятно кончившийся. Ему снилось, что он и Гедда идут по ярко освещенному просторному коридору, на стенах которого расцветают, переплетаются, вспыхивают и гаснут сказочно красивые разноцветные узоры, даже не идут, а летят, потому что ноги неподвижны, а стены все скользят и скользят мимо... И вдали, за хороводом неясных узоров, смутно проступают контуры чего-то непонятного, но очень доброго и красивого, потому что оттуда так и веет лаской. Из стены, из разноцветья узоров, выплывает Софи, окутанная розовым облаком, и тепло улыбается бледными губами. И все очень хорошо и спокойно, только внезапно его начинает тревожить какой-то лязг за спиной. Он хочет обернуться и не может, как это часто бывает во сне, а непонятные контуры впереди вдруг превращаются в низкую белую ванну с зеленоватой водой, в которой плавают черные волосы Витторио Мариньо. Гедда удивленно смотрит на него, вместо Софи рядом с Геддой стоит Вирджиния, на ноге ее синяки. И вот они остаются вдвоем - он и Вирджиния... Лязг усиливается... Он, наконец, с трудом поворачивает голову и видит, что за ним по пятам сам собой ползет по полу стальной ящик.
На этом он проснулся и недоуменно уставился на Малютку, который громко лязгал затвором разобранного плазмомета.
– Ты чего, Юджин?
– хрипло спросил он, медленно возвращаясь к действительности.
– Все хоть занятие!
– ответил Малютка, любовно рассматривая аккуратно разложенные детали автомата и плазмометов.
Не надо было слыть большим знатоком символики фрейдизма, чтобы понять смысл этого сна.
На следующий день Малютка перестал распевать песни. Он замкнулся в себе, только иногда бормотал: "Ах, сволочи!" - и опять умолкал, никак не реагируя на вопросы Роберта. Потом Роберт все-таки уговорил его вновь пойти в столовую, и здесь-то их и застало невеселое сообщение Луиса Мариньо.
Они просидели в столовой еще часа два, потому что уходить им совсем не хотелось. Они сидели и молчали.
– Пошли!
– наконец, сказал Малютка, поднимаясь из-за стола.
– Скоро подчалят.
Они вышли в коридор и Малютка вдруг вспомнил о Витторио.
– А этот что, отсидеться вздумал?
– Он в ванной, - кратко ответил Роберт.
– Купается, что ли?
– не понял Малютка.
– Да. Голову мочит. Давно уже.
– Понятно... Ну пусть моется, - оторопело сказал Малютка.
– Значит, решил, как папаша...
Антонио Мариньо тоже в свое время выбрал такой способ самоубийства.
Они подошли к щиту, навсегда отрезавшему их от привычного мира, и сели.
"Жил на свете такой парень, Роберт Гриссом. Родителей его прогнали с Земли коммунисты, отца убили коммунисты и мама решила умереть тоже из-за коммунистов. Как вы думаете, мог ли этот парень любить коммунистов? И вот Роберт Гриссом подрос, взял в руки автомат и решил бороться с ними. Но коммунисты были очень хитры и поймали Роберта Гриссома в ловушку. Как вы думаете, должен ли он убить хотя бы одного из них, если будет такая возможность, или ему лучше безропотно дать себя схватить, перенести все побои и валяться в ногах, вымаливая пощаду, как хочет сделать один храбрый парень Юджин? То-то и оно!
– Роберт вздохнул.
– Нет у Роберта Гриссома иного выхода, кроме как перегрызть одному из них горло, а потом пусть стреляют!"
Он принял решение и почти успокоился.
– Послушай, Юджин, ты был доволен жизнью?
– А что!
– подумав, ответил Малютка.
– И пил вдоволь, и морды бил в свое удовольствие, и девочек очень уважал. Не обижал их невниманием.
– Зачем же ты тогда стал налетчиком? Красных ненавидел?
Малютка пожал плечами.
– А по мне хоть красные, хоть синие, хоть коммунисты, хоть дантисты. Мне чихать на это!
– Зачем же ты здесь?
– Машину водить приятно. И с пушками баловаться люблю. Налетел, разгромил и смылся!
"Вот оно что!
– Роберт был озадачен.
– Значит и Малютке нет никакого дела до коммунистической тирании! В коммунистах он видит не врагов, а просто объект для развлечения. Ну-ка, припомним. Как это?.. Выход наружу деструктивного влечения к самоуничтожению, перенос этого влечения с собственного "Я" - в данном случае, на коммунистические станции. Жаль,что знания эти отрывочные пропадут для меня вместе со смертью. Мир-то очень интересен... Значит, вот почему Малютка может спокойно поднять руки вверх. Ему легче".
– А если бы тебя отпустили, Юджин, что бы ты делал? Вернулся на Базу?
– Чего привязался? Почем я знаю! Может и вернулся бы, а может и нет. Да и кто отпустит?
– Ну а если не вернулся, чем бы стал заниматься?
– не отставал Роберт.
– Слушай, отвяжись!
– рассердился Малютка.
– Слонов бы разводил, видал таких зверюг на картинках?
– А серьезно?
– Ладно, - сдался Юджин.
– Пытай перед смертью, черт с тобой! Только я и сам не знаю... Все как-то не до того было.
Он поскреб здоровенной лапой в рыжих волосах, потер заросший такой же рыжей щетиной массивный подбородок.
– Наверное, попросился бы машину водить. Машины у них хорошие. Или дрался бы с какими-нибудь мятежниками.
– За коммунистов?
– Я ж тебе толкую, сволочь, что все равно мне, коммунисты они или нет. Главное - тарахтелка в руках, враг перед тобой и - бах-бах!
– поехали!
Они немного помолчали, погруженные в свои мысли.
– Так, - Малютка посмотрел на часы.
– Если это патруль, то они должны уже...
Станция содрогнулась от резкого толчка и Малютка прикусил язык. Роберт больно ударился затылком о стену.
– Сволочи!
– заорал Малютка, морщась от боли.
– Кто ж так подчаливает?
Роберт вдруг обнаружил, что тело его превратилось в вялый мешок, не способный не только прыгать и перегрызать чужое горло, но даже пошевельнуть хотя бы пальцем.
"Лицам, задержанным на станции, предлагаем бросить оружие!" отчетливый радиоголос звучал твердо и устрашающе.
– Уже бросили!
– поспешно сказал Малютка.