Две стороны неба
Шрифт:
– Вы... к Кате?
Женщина шагнула вперед.
– Да. За Катей...
Роберт проглотил горячий комок.
– Идемте, я покажу.
– Не надо. Я знаю...
Женщина неуверенно пошла по дороге и Роберту даже показалось, что она вот-вот упадет, но она не упала и медленно растворилась в соснах, слившись с ними зеленым платьем.
И тут его зазнобило. Он привалился спиной к теплому боку мобиля, обхватил себя руками за плечи, но согреться никак не мог.
– Сволочи!
– тихо сказал он в голубое небо, которое было лишь красивой декорацией, скрывавшей небо истинное - черную бездну, ставшую убежищем зла.
Перед глазами стояли лица с фотографии. Два лица, мужское и женское. Два искаженных страданием лица.
"Посмотри, - сказал ему Либетрау.
– Девушка и мужчина. Мертвые".
Вот тогда-то ему и стало больно.
Конечно, Гедда и Паркинсон. Он был почему-то уверен, что это Гедда и Паркинсон, неведомо какими путями выбравшиеся из каменной тюрьмы.
Он не в силах был пошевелиться, повернуть голову, встать. Послушными остались только глаза, которые фиксировали все движения Либетрау. Либетрау медленно вынул из стола большую цветную фотографию и поднес к лицу Роберта.
Двое. Двое в привычных комбинезонах, одинаковых, как арестантская одежда. Мужчина и девушка. Мужчина сидел у входа в рубку космического бота, привалившись к стене, и его остекленевшие глаза были открыты. Рука намертво вцепилась в рукоять пистолета. Комбинезон был расстегнут у горла и потемнел от крови.
Роберт с ужасом всматривался в искаженное смертью лицо с впалыми щеками, заросшими черной щетиной, но оно было ему незнакомо. Он перевел взгляд на девушку. Она лежала на пульте управления, черные волосы упали на переключатели, а повернутое к Роберту лицо сохранило отпечаток боли. На полу валялся еще один пистолет. Девушка раскинула руки, словно обнимая пульт, и столько отчаяния и страха было в ее позе, что Роберт чуть не застонал.
– Я... их... не знаю... Это не наши...
– с трудом выдавил он. Как... все это?..
– Пока не знаем, - ответил Либетрау.
– Она звала на помощь. Их нашли по радиомаяку.
Очередная попытка. Еще одна смерть на пути к настоящей жизни. И какая разница, как звали девушку! Какая разница, что звали ее не Геддой...
– Опять ты сам по себе?
Маленькая Рената вышла из-за мобиля, укоризненно качая головой. Привык я один, - вздохнув, сказал Роберт и присел на корточки.
– Пора отвыкать!
Рената присела рядом и доверчиво заглянула ему в лицо. В голубых глазах Ренаты он увидел нескладного парня с взлохмаченными светлыми волосами и упрямо сжатым ртом. Парень настороженно и выжидающе смотрел на него из голубизны.
– Хватит тебе одному. Никогда ты больше один не будешь.
– А если мне нравится?
– Вот и неправда! Вовсе не нравится. Просто вбил в голову, что тебя как-то выделяют. Не таким считают. А ведь для нас ты обычный, Роберт, и для других тоже. Такой же, как мы. Только больше переживший.
Рената говорила очень искренне, и Роберт крепко сжал ее ладонь и тут же отпустил, смущенный своим невольным порывом. Рената улыбнулась ему, похлопала по глухо загудевшему боку мобиля.
– Чья повозка?
Что-то больно закололо в груди.
– Это... к Кате...
Рената не слушала. Она смотрела за спину Роберта и перестала улыбаться. Роберт повернул голову. Бледная женщина в зеленом платье и Катька Мухина медленно шли к мобилю. Глаза у Катьки были заплаканными. Роберт и Рената встали.
– До свидания, - дрогнувшим голосом сказала Катька.
Она открыла дверцу мобиля и помахала рукой. Помахала тем, кто молча стоял у сосен. А там был весь интернат.
День проползал нехотя и трудно. Роберт находился в странном оцепенении. Его о чем-то спрашивали и он что-то отвечал, ему что-то рассказывали и он послушно кивал головой. Больше всего хотелось уйти в комнату, уткнуться лицом в подушку и уснуть. И, проснувшись, узнать, что из мира навсегда исчезла боль.
А вечером произошла еще одна встреча с прошлым. В небольшом зале учебного корпуса, перед экраном связи, Роберт оказался наедине с человеком, который когда-то был его отцом.
Злое худое лицо отца еще больше ожесточилось, глубокие складки, похожие на шрамы, пересекли щеки, редкие волосы отросли и неряшливо свисали на уши.
– Мерзавец!
– прошипел отец, стремительно подавшись вперед, и Роберт невольно отстранился, как будто отец мог вцепиться в него.
– Предатель!
Роберт пришел в себя и выпрямился.
– Что тебе нужно? Руганью твоей я, слава богу, сыт по горло. Новенького хочется, уважаемый папаша!
Голова отца задергалась. Он процедил сквозь зубы:
– Негодяй! Почему я тебя сразу не придушил?
– Действительно! Не сидеть бы мне шестнадцать лет взаперти.
Глаза отца сузились. Он устало опустил голову и внезапно жалобно спросил:
– Как ты мог стать предателем, Бобби? Боже, мой сын - предатель!
– Что ты хочешь мне сказать?
– повторил Роберт.
– Говори быстрее.
– Роберт! Как ты мог изменить нашей борьбе?
– Я не буду тебе объяснять. Все равно не поймешь. Понять можно, только отказавшись от предрассудков. Возможно, когда-нибудь ты убедишься, что неправ.
– Хочешь сказать, я всю жизнь бросил псу под хвост?
– К сожалению, да... отец. В истории были примеры...
– Пошел ты со своей историей! Быстро же тебя обработали! Не выйдет из тебя толка, поешь с чужого голоса.
– Как раз теперь-то я обрел свой голос. Все вы внушали мне ложь...
– Быстро же тебя обработали, - повторил отец, подался к нему, заговорил свистящим шепотом: - Сынок, не верь коммунистам! Они обманули. Ты же свободу потерял!
Роберт иронически хмыкнул.