Две стороны одной медали
Шрифт:
– Ты посмотрел кассеты?
– Посмотрел половину.
– А я тебе что сказал? Чтобы ты все посмотрел!
Я удивился.
– Ты что, устал? Если устал, то собирай свои манатки и езжай обратно.
Помню, я хлопнул дверью и убежал.
Но это позже. В тот момент меня поселили в однокомнатную квартиру, где жила пожилая женщина – какая-то родственница Смирновой. Абсолютно чужой мне человек, пусть и добрый, но приятного было мало – жить в одной комнате с незнакомой взрослой женщиной. При этом до сборов еще было время, и мы не тренировались по каким-то надуманным причинам – то у Иры болит нога, то еще что-то, так что я вынужден был
Сборы стали отдушиной. Мы уехали под Питер, на базу СКА. Там было очень красиво: озеро Хепоярви, трамплины… Без шикарных условий, но группе подростков много не надо.
Вообще первые сборы для многих как обряд посвящения. У кого-то там первый секс, кто-то пробует курить, кто-то заводит друзей, – я впервые там напился. Это был мой способ утвердиться среди ребят, что я такой бывалый, тертый калач из хулиганского района, которого лучше не задирать, – и заодно произвести впечатление на девочку, которая мне понравилась.
С УЛАНОВЫМ, КСТАТИ, ОТНОШЕНИЯ У НАС НЕ ЗАДАЛИСЬ. Я ЕМУ НЕ НРАВИЛСЯ, МОЖЕТ, Я ЕГО НЕ УСТРАИВАЛ КАК ПАРТНЕР ИРЫ, НЕ ЗНАЮ, НО ГНОБИЛ ОН МЕНЯ ПОСТОЯННО.
Я помню, мы сидели в комнате для мальчиков, а она встала у окна на ступеньку и позвала нас всех купаться. Она была необычной – смелой, дерзкой, уверенной в себе. В Перми девочки так себя не вели, и я тут же влюбился, даже не зная имени.
– Ты что, запал на Сашку?
– Что? Какого Сашку? – Я очень удивился. Для меня имя Сашка было мужским.
– Ну, Сашку Нозик. Даже не надейся, первая девчонка на районе, я ее знаю, она с самым крутым парнем тусуется.
– Спорим? – Вызовы я любил.
Парни заржали, а мне надо было как-то произвести впечатление. И что для этого может быть лучше, чем принести алкоголь? Мы сходили в магазин и купили самого дешевого пойла, какого-то ужасного портвейна – на что хватило денег. Спрятали его около базы, в кустах где-то, набрали на ужине хлеба и пошли вечером на костер, сбежав через окно. Конечно, каждый, попробовав этот портвейн, сказал, что это жуткое дерьмо и пить его нельзя, но у меня была цель, так что я справился за всех.
На следующий день меня тошнило, как никогда в жизни. Естественно, тренер узнала, и как мы ни доказывали, что виноваты котлеты, нам не поверили. Сашку чуть не выгнали со сборов, потому что решили, что все из-за нее. Мой тренер настаивала на ее отчислении, Смирнова не хотела, чтобы я отвлекался на девочек. Я пошел за нее заступаться. Надо сразу сказать, что победа осталась за мной: Сашка осталась в лагере.
Мы с Сашей продолжительное время встречались, я долго и терпеливо ухаживал за ней, и в результате мы прожили вместе больше 10 лет.
Сборы прошли, и я вернулся в Питер, но надо было найти, где жить: с бабулей на окраине я больше оставаться не мог, как и она со мной. Я был подростком, спорил с ней, надоедал, и она сказала, что мне надо съехать. Однако и в квартиру к тренеру я переехать не смог.
– Тебе временно придется пожить на катке, в моей тренерской, – сказала мне Людмила Станиславовна.
Маме она говорила, что все будет в порядке, но, несмотря на ее обещания, в порядке не было ничего. Началась моя «временная» жизнь на катке СКА, и нет ничего более
Глава 2
Отгороженная гипсокартоновой стеной комнатка со старым диваном стала моим домом. Я оказался заложником ситуации. Возвращаться домой не хотелось, денег снимать квартиру в Питере не было, родителям я врал, что все хорошо, мне очень удобно жить именно так, и только брат знал правду – я посылал ему письма о том, что со мной происходило.
Конечно, раз в год либо я летал в Пермь, либо родители или брат приезжали ко мне, но большую часть времени я был страшно одинок – без нормального человеческого общения. На ночь каток закрывался, и я оставался один. Вся моя жизнь проходила в этой каморке. Душ и туалет общего пользования при катке. Дико холодно. Всегда. В тренерской стояла электрическая печка, но она не спасала. При этом постоянно страшно тарахтела. У меня в комнате не было окон, и когда я выключал свет, создавалось ощущение, что находишься в погребе. Но все-таки самым страшным было одиночество. Я уходил в книги, перечитал тогда все, что мог достать, и хотя и раньше любил это делать, тут просто читал запоем, но обычного человеческого общения не хватало. Не хватало даже обычных глупых разговоров сверстников. Когда каток закрывался, я оставался наедине с собой. Кругом стены, и только стеклянные кубы как украшение на крыше – в них можно было подняться по лестнице и смотреть на звезды. Так я и делал. Сидел там и скучал по дому. Иногда я приходил к вахтерше Галине – ее сын занимался хоккеем, – чтобы просто поговорить. Бывало, мы засиживались допоздна за разговорами – одни во всем Дворце спорта.
Еще я был постоянно голоден. Сначала Людмила Станиславовна давала деньги буфету на катке, чтобы меня там кормили. Это выходило дорого, так что я предложил, чтобы она давала деньги мне, а я уже буду сам покупать еду. Буфет катка стал для меня важным местом. Там я мог поговорить, там у меня появились первые приятели. А уже благодаря им я вообще понял, кто такие питерцы. Это, можно сказать, были мои первые друзья. Мне и раньше брат рассказывал о том, что такое вписки, о питерских рок-концертах, тусовках, чувстве плеча. Тогда я убедился в этом на собственном опыте.
ОДНАЖДЫ Я ПРИЕХАЛ В ГОСТИ К ИРЕ, И ОН МНЕ ДАЛ СТОПКУ КАССЕТ – СТАРЫЕ ЗАПИСИ СВОИХ ВЫСТУПЛЕНИЙ, ИСТОРИЧЕСКИЕ, 1970-Х ГОДОВ.
В Питере такие люди… Это нельзя назвать гостеприимством, это нечто другое. Они всегда готовы поучаствовать в жизни другого человека.
Все эти молодые продавщицы, буфетчицы, повара меня подкармливали и оберегали. Я стал сыном буфета, а через некоторое время и катка. Мне вечером оставляли поесть то, что не было распродано – те же салаты, которые стояли в витрине, оставляли картошку и разрешали сделать себе фри, морковку, чтобы потереть ее в салат. Это спасало.
Чуть позже, благодаря тому же буфету, я стал общаться с солдатами, ротой обслуги – они делали всю грязную работу на стадионе. С ними встречались девочки, которые меня подкармливали. Антон Юрченко был из Череповца, а Леша Головин из Москвы. Его отец был хоккейным тренером, а он сам в прошлом хоккеистом. Мы начали дружить, и они меня пригласили жить в казарму. Впрочем, это сложно назвать казармой, это была трибуна стадиона, который находился рядом с катком. Под сиденьями были помещения – стекло с одной стороны, стекло с другой и сверху козырек. Вот там внутри мы и жили, как в аквариуме, душ через улицу, туалет общий стадионный.