Две жизни
Шрифт:
Между тем луч фонарика описал широкую дугу и уперся прямо в лицо Софьи. Не было сомнения, что в следующее мгновенье убийца бросится на нее и нанесет ей смертельный удар. Все решали считанные доли секунды, и Сергей, не раздумывая, ринулся на зловещую фигуру с ножом, вложив в этот бросок всю силу, на какую был способен.
Ярин был выше и сильнее Сергея, но, по-видимому, не ожидал ничего подобного, и оба они тут же повалились на пол. Теперь главное было – выбить из рук убийцы нож. Но силы были слишком неравны.
Оправившись от неожиданности, Ярин сильным ударом прижал противника к стене, и прежде чем Сергей мог вскочить на ноги, грудь его пронзила острая, режущая боль.
Последнее, что он услышал, был топот быстрых ног в сенях и голос коллектора Володи:
– Сюда, сюда, ребята! Эти бандюги уже тут. Я выследил их. Держите их, держите! Четверо – к окнам, остальные -за мной!
«Дорогие вы мои», – пронеслось в помутившемся сознании Сергея, и он провалился в черную зияющую бездну.
ЧАСТЬ ВТО РАЯ
Глава первая
Сознание возвращалось медленно. Сначала это были лишь редкие искорки света, слабо мерцавшие в кромешной темноте. Потом замелькали бессвязные картины каких – то зияющих провалов, голых утесов, грохочущих стремнин. Затем откуда – то из-за горизонта начали наплывать неясные контуры диковинных циклопических сооружений, причудливых пейзажей и образов. И только когда тупая, непроходящая боль, сопровождающая все эти видения, немного утихла, они стали приобретать более реальные очертания: то юноша оказывался вдруг на берегу какой – то речки, то на опушке леса, то на глухой проселочной дороге. Но все это было еще туманно, зыбко, с трудом удерживалось в сознании, как появлялось, так и исчезало, пока он не увидел себя наконец в знакомой кузнице, где проработал подручным, как отчетливо запечатлелось в сознании, не один год.
Кузницу эту, как и само кузнечное ремесло, он полюбил, казалось, на всю жизнь. Но еще больше полюбился ему старый кузнец Егор Кручинин, взявший его к себе в ученики и воспитавший как родного сына.
Вот и теперь, глядя, как сноровисто и быстро старый мастер орудует молотком, превращая бесформенный кусок раскаленного железа в изящную розочку для господской ограды, он не мог глаз отвести от его ловких жилистых рук.
«Как бы и мне стать таким мастером, как дядя Егор, – мысленно повторял Дмитрий, не переставая налегать на ременную петлю мехов, раздувающих угли в горне, – чтобы тогда и я смог выковать что – то для господ Мишульских!»
Впрочем, вспоминая сейчас о господах Мишульских, он имел в виду отнюдь не старых барина и барыню, частенько проезжавших в своей шикарной карете по дороге, что пролегала неподалеку от кузницы, и не их приказчика Гаврилу, чьи заказы для имения не раз приходилось выполнять им с дядей Егором. Нет, перед глазами его вновь и вновь вставал образ молодой барышни, которую он случайно увидел два дня назад у Святого ключа, куда дядя Егор послал его за свежей водой, и которая с явной заинтересованностью взглянула на него, Дмитрия.
«Вот бы снова ее увидеть! – мелькнула у него потаенная мысль. – Да где там, она, наверное, и шагу не ступит за ограду поместья. А если и ступит...»
– Слышь, Митрий, что я тебе скажу, – вывел его из задумчивости голос старого кузнеца.
– Что скажешь, дядя Егор? – живо отозвался Дмитрий, торопясь отделаться от несбыточной мечты.
– Да вот удумал я... – кузнец пригладил почерневшей от железа пятерней густую, окладистую бороду, достал из кармана кисет, неторопливо скрутил козью ножку. – Удумал я такое дело... Хватит тебе, чай, одному маяться в пустой избе. Скоро год, как преставились почти в одночасье отец – то с матерью, царство им небесное...
– Так на то божья воля, дядя Егор.
– Знамо, божья воля. Да ведь тебе – то жить надо.
– Я и живу, куда денешься.
– Живешь! Что я, не вижу, как живешь? Бывает, и ночевать остаешься в кузне. И сыт бываешь разве что святым духом. Нешто это жизнь?
– Что поделаешь...
– Что поделаешь, говоришь? А вот что. Намедни толковали мы со своей старухой. И порешили взять тебя в свою семью. Детей, как ты знаешь, нам Бог не дал. Вот и будешь у нас заместо сына.
– Ты мне и без того как отец родной, дядя Егор.
– Значит, сам Бог велел нам жить вместе.
– Так – то оно так, да ведь...
– Или не нравится тебе моя задумка? – враз помрачнел кузнец.
– Что ты, дядя Егор! Я бы всей душой, всем сердцем, только...
– Что только?
– Чем я отплачу тебе, вам с тетей Глашей за такую милость?
– Л ты уж отплатил. Стараньем своим, душевностью, почтением. Люб ты мне, Митрий. Души в тебе не чаю. И Глафира моя: вот бы, говорит, такого нам сыночка! Ну как, идешь к нам в семью?
– Спасибо, дядя Егор. До конца дней своих за вас с тетей Глашей буду Богу молиться.
– Ну вот и ладно. А теперь – шабаш! Время обеденное, пора и перекусить. Нынче Аграфена пирогов напекла, так мы ими и пообедаем. Только не в этой духотище. Пошли на свежий воздух. – Егор снял фартук и, подхватив котомку со снедью, шагнул за порог. Дмитрий последовал за ним.
Кузница стояла неподалеку от реки, на небольшом береговом уступе, и прямо от дверей ее открывался захватывающий вид и на саму реку, и на широко раскинувшиеся за ней заливные луга с блестящими окнами старинных озер, и на гряду невысоких холмов, уходящих дальше, к горизонту. Сзади же и выше по склону привольно раскинулось их село Благовидово с большой белокаменной церковью о четырех куполах и цветущими садами, в которых тонули небольшие, но добротно срубленные хатки с аккуратными соломенными крышами.