Две жизни
Шрифт:
– Да, конечно. Благо и мостик словно ждал нашего приезда.
– Здесь все словно застыло в ожидании, -заметила Софья, не спуская глаз с открывшейся им картины.
– И того и гляди – исчезнет, как в страшном сне.
– Или, наоборот, оживет, как в старой доброй сказке.
– Оживет не оживет, но, возможно, и откроет нам нечто такое, что я боюсь даже предположить. Но не будем пока ничего загадывать. – Сергей заглянул в кабину к шоферу. – Федя, ты устраивайся тут, отдохни с дороги. А мы пойдем посмотрим, что и как. Видишь вон тот обрыв? Это в нем были найдены, похоже, окаменелые раковины, что ты видел сегодня утром. Вот мы и покопаемся там.
– Так, может, подъехать к нему поближе?
– Нет, тут через реку не переправиться. Вон как она разлилась! Хорошо, что этот мостик соорудили добрые люди.
– Ну, с Богом! – Федор тотчас же развалился на сиденье. А Сергей и Софья, перейдя по мостику, подошли к часовне.
Здесь, вблизи, она имела еще более жалкий вид. Камни, из которых часовня была сложена, сильно потрескались, почернели, покрылись бурыми разводами лишайника. Земля вокруг нее поросла жесткой осокой, покрылась коростой окаменевшей пыли. И весь вид ее напоминал дряхлую согбенную старушку, скорбно склонившуюся над светлым, тихо журчащим родничком.
Чем – то далеким, давно прошедшим, напрочь забытым и в то же время до боли знакомым повеяло на Сергея от этой картины мрачного запустенья. Тугой комок подступил к горлу. Сердце сжалось в тоске по чему – то потерянному, навек утраченному, канувшему в небытие. И, подчиняясь какому – то внезапному, скорее подсознательному, порыву, он
припал лбом к лицевой стенке часовни и замер, отрешившись от всего, что окружало его в этой жизни. В этот миг он забыл даже о Софье и, только оторвав лицо от холодного камня, увидел, что она также склонила голову перед древней святыней, уйдя в мир каких – то своих, одной ей ведомых, переживаний.
Так прошло несколько минут, в течение которых оба они не произнесли ни слова. Наконец Софья легонько коснулась его плеча:
– Ну вот и все, Сережа. Я знала, чувствовала, что часовня существует, верила в это как в чудо. И чудо свершилось. Я вернулась к ней.
– Вернулась?!
– Ну, может, я не так выразилась. Я хотела сказать, вернулась в своих мыслях, своих исканиях, нашла то, что жило где – то в глубинах моего подсознания, памяти. Да ведь и у вас, я знаю, с ней связано что – то не совсем обычное, вы тоже словно встретили здесь нечто давно знакомое.
– Да, именно ее, эту часовню я видел в своих снах. Помните, я говорил об этом? И значит здесь, под этой часовней или где – то вблизи нее, должен быть...
– тот клад или что – то подобное, что было связано с девушкой, какая являлась вам во сне?
– Да, все это было определенно здесь. Теперь я словно узнаю не только часовню, но и эту широкую излучину реки, и этот ключ, и эту мощеную дорогу, которая вела к усадьбе господ Мишульских. Именно такая картина осталась в памяти после моих снов. Правда, вон там, на взгорье, чуть выше по течению реки стояло еще село – большое, красивое, с высокой белой церковью, базарной площадью, садами, огородами...
– то, что называлось Благовидовом?
– Там, во сне, я не слышал такого названия. Но, судя по тому, что рассказывал Маркел Иванович, видимо, так оно и было. Мне это село запомнилось главным образом тем, что виделось в нем что – то от милого сердцу тургеневского прошлого, от доброй, истинно русской старины. Об усадьбе Мишульских я уж не говорю – это было настоящее «дворянское гнездо» во всем его великолепии. А теперь... Вместо всего этого – сплошной голый пустырь. И если бы не часовня...
– Да ведь и ей досталось, еле стоит, горемычная, – вздохнула Софья. – А что, как вы думаете, было спрятано под ней?
– Не знаю... Тот, последний, мой сон был не очень отчетлимым. Вспоминается лишь глухая полночь, черная, еле видимая во тьме часовня, смурый, убитый горем кузнец и небольшая просмоленная коробка у него в руках. Но что он вложил в нее, я так и не понял. Сказал, что там выкованный им в подарок мне кинжал и что – то еще. А что еще, я должен был, по-видимому, сам знать. Ясно было только, что речь шла о чем – то связанном с ней, той девушкой, которая мне снилась; что это она передала ему что – то для меня. Но что это могло быть? И почему она не могла передать мне сама? Я до сих пор теряюсь в догадках. Помню только, что был той ночью в жуткой тревоге, чувствовал, что случилось что – то страшное, какое – то кошмарное несчастье, что я не увижу ее больше никогда. В голове у меня до сих пор звучат последние слова кузнеца: «Выкопаешь наш клад, вспомнишь ее, сердечную...» И как апофеоз этого сна ее голос, только откуда – то сверху, будто с небес: «Вернись! Вернись ко мне! Я жду... жду... жду...». Что она хотела этим сказать? И что вообще значили мои сны, в которых я чаще всего видел ее залитое слезами лицо? Едва ли это лишь следствие реинкарнации, если она и существует. Тут что – то более глубокое, таинственное. Но что?! Ответ на это, может быть, и даст то, что спрятано здесь, под часовней. Вот почему мне так не терпится покопаться возле нее. Но, сами понимаете... – Сергей не стал продолжать, боясь даже лишним словом спугнуть робкую надежду на то, чего он ждал здесь найти, что могло бы объяснить все его душевные метания, все его непонятные переживания и предчувствия.
Да, теперь до разрешения загадки оставался один шаг. Но именно этот шаг было страшнее всего сделать. А если он ничего здесь не найдет? Если этой встречей с часовней все и закончится? К чему тогда вся эта нелепая история с поездкой сюда, на Ермишь, с работой на этом не бог весть каком интересном в геологическом отношении месте?
– подождите, Сережа, – словно прочла его мысли Софья. – Я догадываюсь, что вы хотите сказать, но... ведь мы приехали сюда не только ради прошлого. Пора навестить и здешнее обнажение, взглянуть на этот уникальный обрыв. Кстати, там тоже может встретиться нечто, подобное часовне. А к ней мы еще вернемся. Впереди – целый день.
– Да – да, – обрадовался Сергей возможности отсрочить последний шаг к раскрытию тайны часовни. – Конечно, обнажение – прежде всего. Просто я увлекся немного.
Они спустились на бечевник и по еле заметной тропинке направились в сторону обрыва. Но в мыслях Сергей по-прежнему не мог отрешиться от своих снов.
– Так, значит, на этом месте, – указал он на возвышающийся над обрывом холм, – и стояла усадьба Мишульских?
– Да, видимо, так, – кивнула Софья.
– Но, похоже, там действительно ничего не осталось.
– Не может быть. Что – то должно сохраниться. Осталась же эта часовня.
– Часовня – святыня.
– А разве не может быть других святынь – святых, возвышенных чувств? святой, беззаветной любви? святой, вечной памяти?
– Но как все это может сохраниться?