Две жизни
Шрифт:
– Да я готов теперь ждать вас хоть всю жизнь, – невольно вырвалось у Дмитрия.
– Я верю тебе, Митя. Я и сама... Но пока всё. Всё, всё! Мне действительно пора.
– Ну что же, бегите, коли так. Только... Вы сказали, что завтра ждете графа Потоцкого. Он что, ваш родственник, что ли?
– Если б только родственник! Так нет же. Аграфена шепнула мне, что он чуть ли не сватать меня собирается.
– Сватать вас?! – воскликнул Дмитрий упавшим голосом. – И вы согласитесь на это?
– Ну уж нет, пусть поищет себе другую невесту!
– А если ваши отец с матерью... Если они принудят вас?
– Плохо ты знаешь меня, Митя. Пусть только попробуют. Тогда я закачу такой скандал! А в крайнем случае – сбегу из дома, уйду в монастырь, утоплюсь в речке, только не стану женой этой развалины.
– тогда и я...
– Что ты? Глупенький ты мой! – рассмеялась Анастасия. – Да и что мы словно уже хороним друг друга. Все это еще на воде вилами писано. Были и до графа охотники до моей руки. Многим не дает покоя отцовское богатство. Да не все знают мой характер. А я вот назло всем... В общем послезавтра я скажу тебе такое! А сейчас уже поздно, я пойду. Но через день как договорились – в час обедни в орешнике. До послезавтра, Митя.
– Да – да, до послезавтра, – не переставал шептать он, не сводя глаз с удаляющейся Анастасии. А душа его впервые сжалась в тисках неведомой тревоги.
Глава четвертая
И вот это послезавтра наступило. При первом ударе церковного колокола Дмитрий пулей выскочил из-за стола и, несмотря на все увещевания тети Глаши съесть еще хоть кусочек праздничного пирога, вихрем помчался к условленному месту встречи. Здесь, в густых зарослях орешника, он выбрал местечко, откуда, не будучи замеченным, можно было отлично видеть все дороги, ведущие к мосту, и устремил взгляд на ворота в церковной ограде, через которые просматривалась даже церковная паперть и широко раскрытые двери в храм. Именно там должна была, прежде всего, показаться Анастасия, и именно с этой широкой, заполненной народом паперти не спускал он глаз в надежде увидеть ее еще при выходе из церкви. А в том, что он сразу узнает ее среди толпы сельчан и дворовой челяди господ Мишульских, Дмитрий почти не сомневался.
Так прошло с полчаса, а может быть, и больше. Солнце начало припекать даже здесь, в сплошных зарослях кустарника. Служба в церкви, должно быть, уже перевалила за половину. А Анастасия все не показывалась.
«Что же она так долго молится? Уж не случилось ли с ней чего-нибудь?» – мысленно повторял он, пристально, до боли в глазах всматриваясь в пеструю толпу за воротами ограды. А может быть, он не так понял ее и она ждет его где – то в другом месте? Да нет, она ясно сказала: в орешнике, где они спугнули зайчонка.
Прошло еще с полчаса. Толпа перед церковью заметно поредела. Теперь от нее все чаще отделялись отдельные фигуры и направлялись к воротам ограды. Но дальше все они неизменно сворачивали либо на улицы села, либо на дорогу к поместью Мишульских. И хоть бы одна живая душа свернула к реке или хоть как – то была похожа на Анастасию.
«Где же она? Что она так медлит? Ведь скоро, наверное, и обедня закончится, и тогда...» Что будет тогда, Дмитрий боялся даже подумать. При одной мысли, что он так и не увидит ее сегодня, и даже не узнает, что с ней произошло, сердце его, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Такой тревоги, такой душевной муки он не испытывал еще ни разу в жизни. Юноша готов был уже выбраться из своего укрытия, сам бежать в церковь, как вдруг... на дороге из усадьбы показалась одинокая женская фигура и уверенно свернула к реке.
Анастасия?! Дмитрий, не раздумывая, выскочил из кустов и чуть не бегом пустился к мосту. Но уже через минуту стало ясно, что это совсем другой человек. Он даже узнал его. То была кормилица Анастасии Аграфена Лопатова. Что же ей понадобилось здесь, на пустынной дороге в заречные луга? Он поспешил посторониться, чтобы не вступать в разговор с малознакомой женщиной. Но она сама подошла к нему.
– Ты, стало быть, и будешь Митрий, Егоров подмастерье? – с ходу начала она, пристально вглядываясь в лицо Дмитрия.
– Я, тетушка Аграфена, – ответил он дрогнувшим голосом, сразу почувствовав, что ничего хорошего от этой встречи ждать нельзя.
– А я от Анастасии к тебе, мил человек, от барышни моей, – продолжала кормилица, понизив голос. – Наказала она сказать тебе, что прийти сюда сегодня не сможет, так там у нее дела сложились.
– Но почему, тетушка Аграфена? Что случилось? Несчастье какое-нибудь?
– Да как тебе сказать... Батюшка – то у нее, сам знаешь, – суровый человек. Ну и того... не поладили они что – то вчера, при гостях – то: не понравилось, вишь, ему, что не очень почтительно обошлась она с этим... грахвом. Ну, дальше больше... И запер он ее в собственной светелке чуть ли не на ключ. Запретил даже в церковь сегодня идти. А она и от завтрака отказалась, и служанок своих выгнала. Только меня вот к себе вызвала и приказала сходить к тебе.
– Так что, она так и будет сидеть теперь одна в четырех стенах?
– Ну это – дудки! Не из такого материальна сделана она, моя кровинушка. Потому и послала меня к тебе. Так вот слушай, парень. Сегодня, как стемнеет, приходи к нижней калитке и схоронись там в кусточках. А как услышишь, будто кукушка кличет, вот так: «Ку – ку», так и подходи к самой калитке, там она и выйдет к тебе. Понял?
– Понял, тетушка Аграфена. Дай Бог тебе здоровья.
– Да я что! Мне что приказали, то я и исполнила. Она ведь, Настасьюшка – то, мне что дочь родная. На руках у меня выросла. Да и ты, видать, парень путевый. Да пошлет господь вам встречу!
– А этот граф – то, – не удержался Дмитрий, – до сих пор у них гостит?
– Сегодня вечером, говорят, отправится восвояси. И слава Богу! Глаза бы его не видели!
– Чем же он тебе так не глянулся? Граф же, не мужик какой.