Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
– Это вопрос власти, а не религии. Принадлежит ли власть государству, воплощением которого является король? Или власть будет снова распылена между военачальниками и их наемниками?
Карета остановилась и заскрипела, когда Гузман сошел на землю. И открыл дверцу.
– Лувр, ваша светлость.
Герцог посмотрел на Тангейзера:
– Так как бы вы ответили на этот вопрос?
– Вожди гугенотов бросают вызов королю в его собственном дворце. Произносят слова измены. Требуют начать войну. Угрожают королевской власти. Они угрожали его матери?
Тангейзер колебался. Рец умело вел разговор, и ему это не нравилось.
– Я бы их всех убил, – высказал он все же пришедшее ему в голову решение.
– Всю гугенотскую аристократию?
– Только верхушку.
– Радикальное решение вопроса. А подробнее?
– Думаю, я не первый, кто предложил этот план.
– В общем-то нет, и именно поэтому мне интересны детали.
– Обезглавьте верховное командование, и следующая война будет не такой масштабной. А если добавить толику политической ловкости – заговор изменников, решительно пресеченный мудрым и великодушным королем, и так далее, и так далее, – тогда войны вообще может не быть.
– Вы предлагаете убить, скажем, сорок дворян – а также их телохранителей и слуг, – которые являются гостями в королевском дворце и находятся под его защитой. – Голос Реца звучал спокойно, словно ему действительно был знаком этот план. – Людей, принадлежащих к старейшим фамилиям Франции…
– Вы ищете дополнительные аргументы.
– А у вас есть причины их скрывать?
– Старейшие фамилии Франции – это не более чем старейшие преступники. Как и во всем остальном мире. Последние десять лет они занимались только тем, что раздирали страну на части.
– Кое-кого из этих людей его величество считает ближайшими друзьями.
– Король, который не способен убить ближайших друзей ради блага своего народа, – это не король. Сулейман задушил собственных сыновей, чтобы сохранить мир. Правда, он задушил не тех, но это уже другое дело.
– Я не могу использовать аргумент, в котором его величество сравнивается с турком, причем сравнение не в его пользу.
– Эти планы предназначены для ушей его величества?
– Убедить нужно именно его.
Тангейзеру очень хотелось выйти из кареты и заняться собственными делами.
– Тогда скажите ему вот что, – предложил он. – Его величество должен продемонстрировать грубую силу. Он с этим сильно запоздал, и теперь единственная валюта, за которую можно купить эту силу, – кровь. Вопрос: «Чья кровь?» Крови одного Колиньи уже недостаточно, потому что его кровь стала кровью мученика. Но если эту кровь разбавить кровью его сообщников и пролить ее одновременно с заявлением о раскрытии заговора по захвату трона – а именно это и пытается сделать адмирал, – то мученик превратится в изменника, кем он на самом деле и является. Представьте этот акт как защиту всех его людей – и тщательно избегайте каких-либо гонений на протестантскую веру, – тогда остальные знатные гугеноты смирятся. Это сработало в Англии, хотя там религиозные партии поменялись местами. И чем больше близких друзей убьет теперь король, тем лучше. Что касается военной стороны дела, он должен захватить крепости протестантов, в частности, Ла-Рошель, предпочтительно в одиночку, подъехав к воротам и потребовав ключи. Если у него хватит духу это сделать, я сомневаюсь, что они осмелятся его застрелить.
Матиас не рассчитывал, что последнее предложение воспримут всерьез. Его и не восприняли.
– Разбавить кровь мученика, – задумчиво произнес Рец. – Король скажет, что это неправильно.
– Неправильно? А король видел, в каком состоянии пребывает его королевство? Кто-нибудь из вас это видел?
Герцог промолчал.
– Я только что проехал всю страну, от самого марсельского порта, – продолжил убеждать его иоаннит. – Это должен быть райский сад. А я видел пустыню, с голодными, искалеченными людьми, потерявшими родных и имущество. Это позор для правителей Франции.
Рец опять не ответил, и Тангейзер тоже погрузился в молчание.
– Я вас прервал, – наконец сказал Альбер Гонди. – Пожалуйста, продолжайте.
– Сильный король, мудрый король пойдет на то, чтобы избавиться от протестантской элиты. Такой король арестует Гиза и еще дюжину интриганов-католиков и тоже отрубит им головы. Он очистит свой дворец от вольнодумцев и будет жить как мужчина, а не как тряпка. Внушив таким образом страх и уважение, он предотвратит гражданскую войну. А если его подданные хотят поклоняться идолам, вылепленным из грязи, король спокойно позволит им это, поскольку уже никто не осмелится нарушить мир.
– Вы бы пролили много крови.
– В этих войнах погибли сотни тысяч людей, их дома сожжены, жены изнасилованы, дети остались сиротами или зачахли – и все это ради удовлетворения тщеславия Колиньи и Гиза. Король не проливал по ним слезы стыда и горя. Он играл в теннис.
Тангейзер откинулся на ароматные подушки. Карета показалась ему очень тесной. Создавалось впечатление, что если бы он вздохнул полной грудью, чего ему очень хотелось, то стенки экипажа разлетелись бы в разные стороны.
– Я понимаю, – сказал Рец. – Да. Понимаю.
Мальтийский рыцарь тоже задумался над своим собственным предложением. Некоторые, узнав о том, что он только что говорил, посчитали бы его чудовищным. Например, Карла. Возможно, это действительно чудовищно. И тем не менее он сказал чистую правду.
– Как бы то ни было, – прибавил он, – это всего лишь слова.
– Наоборот, я очень высоко ценю ваши рассуждения. – Герцог помолчал, собираясь с мыслями, и заговорил снова: – Вы вооружили меня сильными аргументами. Что я могу для вас сделать?
– Для меня?
– Люди, приблизившиеся к трону так близко, как вы теперь, обычно что-нибудь просят. Выгодную должность, пенсию, прощение, дарование монополии, контракт на поставку товаров. Вся жизнь двора состоит из беспрестанного поиска преимуществ или возможности сделать карьеру всеми, кто смог получить туда доступ.
В другое время Тангейзер не упустил бы своего, но не теперь. Он сказал правду, хотя и понимал, что его используют. И не хотел, чтобы ему за это платили.
– Я ценю ваше предложение, но я не привык быть у кого-то в долгу. Мне нужно найти свою жену – и ничего больше.