Двенадцать детей Парижа

Уиллокс Тим

– Все дело в том, где их найдут. События потребуют расследования, так что подумай: может, стоит потерять весь колчан. Сам говорил: неразбериха, гугеноты, воры…

– События?

– Чем меньше ты знаешь, тем убедительнее изобразишь удивление, а еще лучше, потрясение, когда по роду службы тебе сообщат подробности.

– А мне сообщат подробности, ваша светлость? Даже в такой день?

– Вне всякого сомнения. Кстати, не забывай, что мы оба в этом замешаны. Мы сообщники, если можно так выразиться. Поэтому избавь меня от формальностей, когда мы одни, – они действуют мне на нервы.

Сержант был либо прирожденным философом, либо имел богатый опыт рискованных и нечистоплотных интриг, поскольку выслушал эти откровения без всякой жалости к себе или раскаяния.

– Может, стоит потерять и лук? – спросил он. – Хотя нет, в это будет труднее поверить. Я оставлю колчан – с перерезанным ремнем – в таком месте, где его найдет какой-нибудь бродяга. Он продаст колчан за стакан вина, и к вечеру меня уже нельзя будет вычислить.

Госпитальер понимал, что из него вытягивают деньги, но решил, что позволит Фроже одержать маленькую победу, еще больше привязав его к себе.

– Твои товарищи надежны? – спросил он.

– Верить нельзя никому, – ответил сержант, и по его взгляду было понятно, что это относится и к Тангейзеру. – Но как вам должно быть известно, ничто так не укрепляет надежность человека, как звон золотых монет.

– В этом городе без денег нельзя пройти и сотни шагов. Я куплю кувшин вина.

– Думаете, мы платим за вино? – усмехнулся Фроже, но внезапно насторожился – он явно что-то заметил. – Дайте мне одеяло.

Матиас вернулся к повозке. Он не сомневался, что Юсти и Паскаль, а может, и Флер, внимательно слушают каждое слово. Приложив палец к губам, иоаннит взял одеяло и отдал его Фроже. Сержант нырнул в переулок.

Вернулся он с луком за спиной и бросил одеяло в повозку. Колчан исчез. Сержант кивнул, указывая на костлявую фигуру человека, который приближался к ним, шлепая босыми ногами по грязи. Из одежды на нем были только штаны, а доходившая до груди борода придавала ему вид какого-то библейского пророка. В одной руке у него был кривой посох, а другой он удерживал на голове громадный узел, края которого свисали на глаза, словно поля какой-то странной шляпы. Над узлом, раскачивавшимся из стороны в сторону в такт шагам его хозяина, вился рой блестящих синих мух.

– Это «Карл Великий, император Священной Римской империи», – объяснил Фроже. – Пусть его допросят. Он скажет, что колчан – подарок святого Людовика. И сам в это поверит.

– Нет, только не он! – Из-под парусины показалась Паскаль. – Юсти, иди и принеси колчан.

Пока Тангейзер обдумывал нравственную проблему – стоит ли обрекать безвредного сумасшедшего на дыбу и раскаленные щипцы в Шатле, – юный гугенот спрыгнул на землю и побежал в переулок. Остальные откинули парусину и бросили ее на дно повозки. Фроже, будучи прежде всего практичным человеком, удивленно замер.

– Эй, да это же девчонки Тибо! – воскликнул он.

– Я Анна Дюран, – представилась Паскаль.

– А я Женевьева Ленуар, – сказала Флер.

Фроже цыкнул зубом:

– Что же вы тут делаете вместе с этими шлюхами?

– Долгая история – чтобы ее рассказать, потребуется еще одна бутыль вина, – ответил Матиас. – Брось колчан в реку.

– Нет-нет! – запротестовал сержант. – Если он потеряется, его станут искать, а когда не найдут, то начнут виться вокруг меня, как мухи вокруг «Карла Великого». Но если колчан найдется, потребуется преступник, которого можно обвинить и пытать и который сообщит имена своих сообщников. Они будут болтаться на виселице, а мы – есть горячие пироги, и дело будет закрыто. Ничто так не радует Шатле, как закрытое дело, а в данном случае мы будем радоваться вместе с ними.

– Тогда найди такого козла отпущения, который не слишком побеспокоит нашу совесть, – сказал Тангейзер.

Вернулся Юсти, но колчана у него не было.

– Я не смог его найти, – юноша тяжело дышал. – Где вы его оставили?

– На земле, на видном месте. – Фроже улыбнулся. – Козел отпущения уже появился и убежал, и наша совесть может быть спокойна.

«Карл Великий» поравнялся с повозкой. Он остановился и повернулся к детям: глаз его не было видно, а в бороде копошились какие-то насекомые. Потом сумасшедший поднял посох и наклонился, но прежде чем он успел произнести благословение – или проклятие – и напугать детей, госпитальер потянул за поводья, и повозка двинулась дальше.

– Надеюсь, – сказал рыцарь, – звон монет поможет тебе проводить нас через баррикады в Вилль.

– В Вилль? – Фроже усмехнулся. – Зачем? Это сумасшедший дом, даже в лучшие времена.

– Хуже, чем тут?

– Мы сейчас, считайте, гуляем по райским холмам. А на левом берегу нет воды – ни источников, ни колодцев, только река и куча ведер, и поэтому за два столетия там ничего не изменилось. Это деревня, обслуживающая сорок коллежей и полдюжины аббатств. Иногда студенты дерутся на ножах, особенно англичане и итальянцы, но это всего лишь студенты. Заплывшие жирком, изнеженные – не то что парижане. Легкая добыча. Но Вилль построил подручный сатаны, когда закончил сооружать ад. Тринадцать округов против наших двух, битком набитых либо заносчивыми богатеями, привыкшими командовать и требующими к себе уважения, либо теми, кто перережет вам горло ради использованной подтирки. Я ненавижу Вилль.

– Я там познакомился со священником церкви Сен-Сесиль, преподобным Ла Фоссом. Ему можно доверять?

– Я его не знаю, но священник, которому можно доверять, – это что-то вроде невинной шлюхи. Наверное, такие существуют, только как их узнать?

Тангейзеру нужно было как-то избавиться от детей. Они связывали ему руки, а он подвергал их опасности. Фроже казался ему меньшим злом.

– Я хорошо заплачу за безопасное место для этих детей, где один или два дня их будут поить, кормить и защитят от физического насилия, – сказал он сержанту.

– В Вилле?

– Хотелось бы, но главное – безопасность.

– Мне кажется, они еретики.

– Они никому не нужны, кроме меня.

В душе Фроже осторожность боролась с жадностью.

– Моя старшая сестра Ирен, – сказал он наконец. – Она живет в Сите, у причала Сен-Ландри.

– А муж у нее есть? – спросил Матиас.

– Я устроил так, чтобы его повесили.

– С одобрения Ирен?

– По ее просьбе. Он очень любил пускать в ход ремень и был шотландцем – две веские причины, чтобы мечтать увидеть его на виселице.