Дверь № 3
Шрифт:
Волна тошноты снова накатила и отступила. Я зябко повел плечами.
– Боже мой, как же мне паршиво… А где Ванда?
– Ванда? – нахмурился Сол.
– Ну… медсестра, ассистентка, – пояснил я.
– Ах, Ванда… – Он, казалось, погрузился в какие-то давние воспоминания. – Разве я тебе о ней говорил?
– Сол! – рассмеялся я. – Прекрати паясничать. Она была здесь и помогала нам с машиной.
– Черт побери! – пробормотал он, почесав в затылке. – Что?
Сол задумчиво посмотрел в окно.
– Ванда – это женщина, на которой я когда-то чуть было не женился. Много лет назад.
– Говорю тебе,
– Может быть. В возможном прошлом.
Я с трудом подавил подступившую тошноту. Сол вздохнул.
– Она погибла в моей лаборатории от удара током. Несчастный случай. Участвовала в опыте… я использовал ее. Я был тогда… очень самонадеян.
Он громко высморкался и отвернулся.
Значит, моя интуиция не лгала мне: Ванда была расходным материалом. Возможное прошлое… Что же это за штука такая – время? Или Бог просто решил пошутить? Может быть, мы этого никогда не поймем. Сол говорил, что изменения идут в обе стороны, как от камня, брошенного в воду. Стало быть, так.
– Мне ее будет не хватать, – сказал я.
– Мне тоже.
Сол вынул из пачки сигарету и постучал ею по краю стола. Внезапно на его плечо вспорхнула красная птичка и осторожно глянула в мою сторону, прячась за ухом. Вид у нее был виноватый.
– Аймиш! – воскликнул я. – А ты откуда взялся? Кардинал перелетел мне на голову и довольно чирикнул.
– Оставь человека в покое! – прикрикнул на него Сол.
– Ничего, пускай, – вступился я, почесывая птицу под клювом.
– Он что-то сильно разнервничался, когда ты долго не возвращался, вот и клюнул тебя в ухо. Убить его мало!
– Да ладно, – отмахнулся я. – Он хороший, правда, Аймиш?
Кардинал глянул на меня с явным недовольством. Впоследствии я узнал, что он терпеть не может снисходительного обращения.
Я вдруг расхохотался. Что-то теряешь, что-то находишь. Возможно, те же самые изменения, что уничтожили Ванду, подарили новую жизнь Аймишу! Еще одна тайна.
– Да уж, – протянул я, – странная штука время. Закрыв глаза, я представил себе Лору – такую, какой она была в последнюю нашу встречу. Сильная, светящаяся здоровьем, излучающая жизненную энергию, как бывает иногда у женщин при беременности. Она поддерживала свой круглый живот, словно баскетболист, готовящийся к броску… Должно быть, меня ненадолго сморил сон. Открыв глаза, я увидел Сола у окна. Он вертел в руках свои голубые четки.
– Я сделал это, – тихо проговорил я.
Четки замерли. Сол посмотрел на красную птичку у меня в волосах.
– Ты слышишь, Аймиш? Лора умерла. – Он через силу улыбнулся, глядя на меня. – Эта птица с самого начала ее невзлюбила. Наверное, Аймиш лучше умеет судить о людях.
Некоторое время я наблюдал за ним, потом сказал:
– Ты не сказал мне, что она твоя дочь.
Его лицо осталось непроницаемым, но, вглядевшись пристальней, я заметил в нем нечто такое, что я раньше видел только у матери: какое-то свирепое отчаяние, абсолютную безысходность, которую можно перенести лишь с помощью постоянных молитв и покаяния. Только теперь мне по-настоящему стало понятно, откуда взялась его набожность.
– Сол? – позвал я.
– Я как раз собирался рассказать, – ответил он.
Его плечи вдруг затряслись, он сгорбился и долго молча и горько плакал.
Я не буду описывать дальше нашу беседу с Солом.
35
В среду утром мы сожгли машину времени. После обеда мы с братом сидели в баре с видом на океан в Санта-Монике, пили «Гиннесс» и жевали попкорн. Какой-то оборванец с серым мешком для мусора, по виду бездомный, собирал на пляже пустые бутылки. Хоган окликнул его и отдал всю мелочь из своего кармана. «Благослови вас Бог», – хрипло проговорил бродяга и заковылял прочь в сторону прославленного калифорнийского заката, который в тот вечер особенно удался, по-видимому, подкрашенный смогом. Бурые заросли морских водорослей покачивались за полосой бурунов, напоминая пятна разлившейся нефти. Время от времени из их чащи показывалась черная остроконечная голова морской выдры. Монотонный шум прибоя заглушал все посторонние звуки, создавая иллюзию интимности и располагая к откровенному разговору. Я поведал Хогану все, что знал о машине времени, и рассказал о последних событиях. Он слушал внимательно, не перебивая, потом сказал:
– Ну что ж, хоть попробовал.
– Попробовал? – удивился я.
– Ну да. Получил свой шанс. Некоторым и этого не дано. – Я недоумевал. Что он имел в виду? Неужели мои отношения с Лорой? Он продолжал, озадачив меня еще больше: – Вот, к примеру, отец с матерью – они по крайней мере были вместе.
Тут уж я не выдержал:
– Хоган, ты видел когда-нибудь, чтобы они целовались, обнимались… хотя бы радовались друг другу?
Он задумался.
– Иногда играли в карты. – Я насмешливо фыркнул, он покраснел. – Брак – это не только поцелуи, Джон.
– Да я как бы и сам уже не мальчик, – возмутился я. – Во всяком случае, женщины у меня были, и не одна… Может, мне не так уж и везло, но… – Хоган улыбнулся. – Ну ладно, наверное, я и в самом деле мало что понимаю.
Мимо нас, распугивая чаек, пробежали дне стройные блондинки. Мы проводили их взглядом.
– Ты все такой же идеалист, – вздохнул Хоган. – Весь в мать.
– Что? – Я не верил своим ушам. – Хоган, мне никогда в жизни никто не говорил, что я похож на мать!
– Я вовсе не хотел тебя обидеть! – запротестовал он. – Она кому угодно сто очков дала бы вперед.
– Ну, приведи хоть один пример, в чем я на нее похож? – не унимался я.
Хоган ответил не раздумывая:
– Ты слишком много от себя требуешь. Я расхохотался.
– Очем ты говоришь? Мать была требовательна только к другим!
– А ты вспомни ее слова: «Я никогда не требую сделать то, от чего сама бы отказалась». Разве не так?
– И что?
– Ты знаешь, как строга она была к людям. Представь теперь, что это должно было значить для нее самой! Потому она и не умела прощать. Просто не могла. Ведь она так и не простила себе, что вышла за отца.