Дверь с той стороны
Шрифт:
– Власть на корабле осуществляет капитан. В исключительных случаях член Совета может отдавать приказания, и, таким образом, принять на себя власть и ответственность. – Он помолчал. – Конечно, лишь в исключительных случаях.
– Сейчас, я полагаю, именно такой случай. Вы должны приказать капитану совершить переход к Солнечной системе.
Администратор поднял брови.
– Разве его нужно убеждать в этом?
– Его надо убедить в том, что пятьдесят процентов риска – не так уж и много. Что рано или поздно все равно…
Карский слушал, закрыв глаза. Путешественник говорит горячо, напористо – видимо, ему очень хочется на Землю. Это можно понять. Карскому больше никуда не хочется. Потому что тут есть Вера. А будет ли она на Земле? Точнее: будут ли они?
– Все дело в Вере, – невнятно пробормотал он.
– Администратор, капитан не признает категории веры. Он – рационалист. Ему нужно одно из двух: уверенность – или приказ. Стопроцентной уверенности в наших условиях не может быть ни у кого. Значит, остается приказ. Ваш приказ.
Карский смотрел мимо Нарева – на Веру и молчал. Она тоже, без сомнения, хочет на Землю. Это нетрудно понять. А он, Карский, всю жизнь полагал, что он – для людей, а не наоборот.
– Да, – сказал он ровно. – Я прикажу. Я имею на это право.
– Да, администратор. Слушаюсь, администратор.
– Минуту, капитан. Я знаю, что вы человек дисциплинированный. Но сейчас нужно другое: нужно, чтобы вы выполняли мое пожелание… мой приказ, как свое собственное решение.
– Я выполню приказ.
– Вы сами говорили мне, капитан, что собирались вернуться в окрестности Солнечной системы, чтобы там ожидать…
– Да. Но ведь – будем говорить откровенно. Вернуться и ждать. Чего ждать? Я, конечно, вернулся бы, если бы сам переход не грозил никакими неприятностями. Сейчас не так. Для чего же возвращаться? Земля может найти способ через год. А может – через двадцать. Что останется от нас через двадцать лет? Тут мы хоть не видим ни Земли, ни даже Солнца. А там…
– Вы сказали, вернуться и ждать? А почему не выразиться короче: просто – вернуться?
– Не понял вас.
– Это меня удивляет. Насколько я знаю, Карачаров нашел способ…
– В теории, администратор. Использовать его на практике мы не можем.
– Почему?
– У нас не хватит мощности.
– Полагаете ли вы, что и Земля не обладает нужными мощностями? И что она не сможет создать в пространстве необходимые условия – если вы окажетесь на достаточно близком от нее расстоянии, чтобы вступить в переговоры и передать, что вам нужно для осуществления эффекта Карачарова, скажем так. Вы признаете наличие такой возможности?
Капитан встал.
– Разрешите сказать?
– Слушаю.
– Земля многое потеряла, когда вы не смогли занять свое место в Совете.
– Благодарю.
– Разрешите идти?
– Да. Я очень рад.
– Благодарю, инженер, – сказал Нарев. – Чай – в другой раз, у меня мало времени. Итак, что вы мне ответите?
– Что касается батарей, – сказал инженер неторопливо, – то ничего нового я не скажу. Что можно – сделаем. Негодные пластины выкинем. Постараемся сделать некоторое количество новых. Конечно, они будут не совсем такие: кустарщина все-таки. Учтите при этом, что и у тех, оставшихся целыми, структура тоже нарушена. Но, может быть, один раз и удастся войти и выйти благополучно. Если же понадобится еще один нырок, то я постараюсь перед ним привести все свои дела в порядок. А в общем, моя задача – выполнять.
– Инженер, а если бы вы оказались на корабле один в аналогичном положении и вам пришлось бы решать этот вопрос для себя – вы полетели бы?
– Один – да, – не колеблясь, ответил Рудик.
Нарев улыбнулся.
– Не кажется ли вам, – сказал он, – что было бы проявлением крайнего эгоизма – не сделать для других того, что вы сделали бы для себя?
Людей для участия в ремонте Нарев подобрал без труда. Их нужно было немного, и особой квалификации не требовалось. Это были Еремеев, Истомин и Петров. К Петрову Нарев испытывал странную тягу, хотя почти не разговаривал с ним.
Обычно такой ремонт не делают на кораблях, потому что ни один мало-мальски понимающий инженер не позволит так загнать машину. Приведение пластин в порядок заняло более месяца. И заметно было, как на протяжении этого времени в салоне и каютах корабля воцарялось все более бодрое настроение.
Снова можно стало жить не для себя. Жить ради себя эти люди не умели и не понимали, что это значит и как делается. Сейчас жизнь вновь обретала полноту.
Из своей каюты физик выходил ночами, когда все спали, устав за день. По ночам он испытывал чувство голода. Он спускался на кухню, где дремали парящие автоматы, и ел то, что подворачивалось под руку. Затем долго бродил по пустынным палубам, и ему казалось, что жизнь уже прервалась и он ходит по вымершему кораблю.
Он поднимался в обсерваторию или выходил на прогулочную палубу, но в конце концов путь его неизменно завершался внизу, в бывшем туристском классе, бывшей лаборатории. Теперь физику казалось, что часы, проведенные здесь, были лучшими в его жизни. Возможно, он не ошибался.
В лаборатории все осталось таким же, как в день опыта: люди избегали заходить туда, где их надежда получила решающий удар. Только боксер снова и снова выходит на ринг, где ему уже приходилось испытывать на себе тупую силу крюков и прямых, падать и снова подниматься.
Физик стоял, уткнувшись лбом в прозрачный купол своей установки, или медленно бродил вдоль стен, касаясь руками кабелей и трубопроводов. Он думал о том, что установка могла бы еще послужить для опытов, но у него недоставало сил делать что-то, в чем, он знал, больше не было никакой необходимости. Физику всю жизнь мнилось, что знания, к которым он неизменно стремился, нужны в первую очередь ему самому, как воздух, хлеб и вода. То, что знания эти переходили от него к другим людям, казалось ему вторичным и не столь важным: это было неизбежно – и только. Теперь он с ужасом убедился, что все обстояло не так.