Дверь в лето (сборник)
Шрифт:
— Трезв, как судья.
— Это не критерий. Посмотрим.
Осматривал он меня еще придирчивее, чем “вчера”. Наконец, он отложил свой резиновый молоток и сказал:
— Удивительно. Вы же совершенно здоровы, не то, что вчера. Просто невероятно.
— Бывает и хуже, доктор.
Я взял Пита на руки и гладил, пока ему делали успокаивающий укол. Потом улегся на спину и позволил обработать себя. Честно говоря, я думал, что меня промурыжат день — другой и был готов к этому. Главное — мне позарез нужно было вернуться в 2001 год.
Часам к четырем я счастливо заснул бок о бок с Питом.
XII
На этот раз обошлось без кошмаров. Было только чувство неизбывного разочарования, а это не так уж страшно. Во сне я шел и шел по бесконечным коридорам, торкался во все двери, уверенный, что одна из них — Дверь в Лето и за нею меня ждет Рикки. А под ногами путался Пит. У котов есть такая гадкая привычка, и свежему человеку трудно бороться с искушением дать пинка или просто наступить на кота.
Перед каждой новой дверью Пит проскакивал у меня меж ступней, первым заглядывал в дверь, видел все ту же зиму и отскакивал назад, едва не сбивая меня с ног.
Но обоих нас не оставляла надежда, что следующая дверь обязательно окажется Дверью в Лето.
На этот раз я проснулся легко и просто и уже не пялился по сторонам. Доктор даже удивился: продрав глаза, не задал ни единого вопроса, а сразу же потребовал завтрак и лос-анджелесскую “Таймс”. Конечно, я не стал объяснять ему, что мне не впервой выходить из “анабиоза”, он бы все равно не поверил.
Оказалось, что с неделю назад на мое имя пришло письмо от Джона.
“Дорогой Дэн.
Все оказалось так, как ты напророчил. Как это тебе удалось?
Прости, что не встретили тебя. Дженни очень хотела, но я с великим трудом объяснил ей, что по пробуждении ты будешь сильно занят. А пока она шлет тебе тысячу поцелуев и надеется, что ты вскоре покончишь с делами и явишься к нам. У нас все хорошо, хотя я собрался отойти от дел. Дженни еще больше похорошела.
До встречи, друг мой.
Если тебя не привязывают к койке — позвони, не стесняйся. Дело идет хорошо, по крайней мере, я так думаю”.
Сперва я собрался было позвонить Джону, поздороваться и выложить очередную великую идею (во сне я придумал машину, которая превратит купание в ванне из тяжкой обязанности в утонченное удовольствие), но потом раздумал — было другое, более срочное дело.
Я заново продумал, что буду делать, а потом заснул с Питом по мышкой. Придется отучать его от этой привычки. Это, конечно приятно, но неудобно.
В понедельник, тридцатого апреля я вышел из санктуария и отправился в Риверсайд. Я еле протащил Пита в гостиницу — автоматических регистраторов невозможно подкупить; доусовершенствовались, называется. Правда, дежурный администратор оказался не так суров, он внял моим доводам — хрустящим и имеющим хождение на всей территории Соединенных Штатов. В эту ночь мне не спалось, я был слишком возбужден.
В десять утра я предстал перед директором Риверсайдского санктуария.
— Доктор Рамси, меня зовут Дэниэл Бун Дэвис. У вас есть пациентка по имени Фридерика Хейнике?
— Есть у вас какие-нибудь документы?
Я показал водительские права, выданные в Дэнвере тридцать лет назад и свидетельство из моего санктуария. Он внимательно прочел бумаги и вернул мне.
— Мне думается, ее должны разбудить сегодня, — сказал я взволнованно. — Можно мне присутствовать при этом? Я не имею в виду весь процесс, я говорю о той минуте, когда она откроет глаза.
— Мы не собирались будить ее сегодня, — сказал он.
— Как? — у меня сердце упало.
— Да, не собирались. Она не хотела, чтобы ее разбудили имение сегодня: она вообще не велела себя будить, пока не появитесь вы. — Он улыбнулся. — Должно быть, у вас золотое сердце. По виду не скажешь.
— Спасибо, доктор, — выдохнул я.
— Подождите в вестибюле или пойдите погуляйте. Через пару часов мы позовем вас.
Я вышел в вестибюль, взял Пита и мы пошли погулять. Я купил для него новый саквояж, но он не нравился Питу — запах, что ли, был не этот, что у старого, Наверное, поэтому прошлую ночь он проспал на подоконнике.
Мы зашли в “воистину чудесное местечко”, но мне ничего в рот лезло. Пит съел мою яичницу и я обтер желток с его морды. В одиннадцать тридцать я вернулся в санктуарий. Наконец меня позвали к Рикки.
Я видел только ее лицо; остальное было закрыто одеялом. Это была моя Рикки, но уже зрелая женщина. Она была словно спящий ангел.
— Она под гипнозом, — тихо сказал доктор Рамси. — Становитесь сюда и я разбужу ее. А вот кота лучше бы убрать отсюда.
— Ни в коем случае, доктор.
Он пожал плечами, повернулся к Рикки и сказал:
— Просыпайтесь, Фридерика. Просыпайтесь. Вы должны проснуться.
Веки задрожали, и она открыла глаза. Она посмотрела по сторонам, увидела нас и сонно улыбнулась.
— Дэнни… и Пит…
Она протянула к нам руки — на левом большом пальце было мое кольцо.
Пит мяукнул, прыгнул ей на плечи и они, в восторге от встречи, забыли обо всем.
Доктор Рамси хотел оставить Рикки в палате до завтра, но она воспротивилась. Я подогнал джампер прямо к дверям санктуария и мы понеслись в Браули. Бабушка Рикки умерла в 1980 году, других родных не было, но остались кое-какие вещи — в основном, книги. Я распорядился отправить их в “Аладдин” на имя Джона Саттона. Перемены в облике родного города настолько поразили Рикки, что она ни на миг не выпускала мою руку. Она не страдала приступами ностальгии, просто хотела уехать из Браули как можно скорее.