Дверь в стене
Шрифт:
Переломной точкой в слушаниях стало следующее сделанное в словесной перепалке заявление одного из адмиралов: "Если вас поставить в начале взлётной полосы Вашингтонского Национального Аэропорта, а потом в противоположном конце полосы взорвать атомную бомбу, и из защитных средств на вас будет только ваш костюм, то с вами ровным счётом ничего не случится." Заявление было публичным, адресовалось оно конгрессменам и слышать его мог кто угодно. А между тем на дворе был 1949 год, атомная бомба была провозглашена средством сдерживания и именно ядерная дубинка и была главным доводом в пользу урезания расходов на оборону и снижения роли флота.
Сегодня понятно, что послевоенная политика ядерного сдерживания была в значительной
Когда US Air Force были выделены в отдельный вид вооружённых сил, их предусмотрительно не оставили единым целым (не только завистники в мундирах, но и пишущая братия и конгрессмены называли служащих в ВВС Bomber Mafia), а разбили на три части - на TAC (Tactical Air Command), ADC (Air Defense Command) и наиболее из трёх известную SAC (Strategic Air Command). Создание трёх департаментов внутри ВВС преследовало цель заставить летунов стачивать зубы в борьбе за выделенные государством "ресурсы" не о других, а друг о друга. Так вот в октябре 1948 года командующим SAC был назначен "сильный человек военной авиации" генерал Кёртис ЛеМэй. Он был тем, что сегодня понимается под словом "крутой" (ЛеМэй был самым молодым со времён Улисса Гранта четырёхзвёздным генералом), но вместе с тем он был человеком, очень хорошо понимавшим как делается карьера в армии, а потому, прежде чем начать показывать свою крутизну, он решил показать всем желающим уровень, с которого он вынужден начать.
В январе 1949 года ЛеМэй организовал учения всего, что входило в SAC. Но подошёл он к учениям творчески, или, другими словами, так, как, вообще-то, и нужно организовывать любые военные учения. Он заявил - "мы должны быть готовы вступить в войну не на следующей неделе, не завтра, а прямо сейчас!", после чего экипажам всех входивших в Strategic Air Command бомбардировщиков было роздано полётное задание осуществить учебное бомбометание на полигоне в районе Дейтона, штат Огайо. Самолёты должны были следовать к цели на высоте 9 000 метров и экипажам были розданы аэрокарты образца 1938 года. Сделано так было, чтобы максимально приблизить учения к реальности, в 1949-м у американцев не было современных на этот год карт СССР, и им приходилось пользоваться трофейными картами, сделанными немцами во время войны. Цель экипажи бомбардировщиков должны были найти сами, не выходя на связь и пользуясь только ориентирами на местности и бортовым радаром.
Результат учений выявил следующее - часть самолётов даже не долетела до Дейтона либо заблудившись, либо вследствие неполадок "матчасти", а долетевшие отбомбились со средним отклонением в две мили или примерно в три километра. После учений ЛеМэй заявил: "Ни один из экипажей не поразил цель. Ни один!" После чего со всей доступной ему степенью крутизны принялся наводить в SAC порядок драконовскими мерами. Меры мерами, но проведённые в 1949 году учения показали политической верхушке, что атомную бомбу можно сбросить на большой город, однако в борьбе с точечными укреплёнными целями она пригодна мало, а выигрыш в военном смысле подразумевает в первую очередь уничтожение как раз именно таких целей.
И тем не менее, даже и понимая всё несовершенство атомной бомбы с чисто военной точки зрения, военным её в руки не дали. "Война слишком серьёзное дело, чтобы доверить её военным." В 1946 году был принят закон под названием The Atomic Energy Act, согласно которому весь контроль над ядерным арсеналом был отдан в руки одного человека - президента. Это позволило не только не подпустить к Бомбе любящих повоевать людей, но и сняло моральный груз с тех, кому он показался слишком тяжёлым. Когда Роберт Оппенгеймер добился личной встречи с Труманом, чтобы сообщить ему об охватившем всех участников "атомного проекта" чувстве, что у них теперь руки в крови, тот раздражённо оборвал его словами: "The blood is on my hands. Let me worry about that."
136
Замысловатая тропка повествования выписала загогулину и подвела нас к упоминанию президентом Труманом крови. Он это сделал в переносном смысле, но кровь штука такая, что она остаётся кровью всегда, даже и в том случае, когда ею пользуются вместо чернил, вот и Провидение, прежде чем с каллиграфическими изысками вывести очередную строку в ведущейся им летописи житий человечества, окунает гусиное перо отнюдь не в чернильницу.
О чьей крови пойдёт у нас речь? Да о министерской, конечно же. Все мы человеки, все мы смертны, министр - человек, ergo… Да даже и без всяких латинизмов всплыл у нас повыше в качестве министра обороны США некий Луис Джонсон, после чего логика, шпыняя нас в бок, заставляет задать элементарнейший вопрос - "а куда делся Джеймс Форрестол?"
Куда, куда… Он умер. Все, знаете ли, умирают, даже и министры. Но хоть все и умирают, умирают эти все по-разному. "Каждый умирает в одиночку." И как будто этого мало, каждый умирает ещё и по-своему. Смерть - великая затейница.
Как умер Форрестол?
Ответ на этот вопрос знает любой интересующийся историей человек, особенно если этот человек пишет, читает и думает (он только думает, что он думает) по-русски. И набранный кириллицей ответ будет выглядеть так - министр обороны США Джеймс Форрестол сошёл с ума и с криком "русские идут" выпрыгнул в окно палаты сумасшедшего дома.
Cliche, cliche, cliche…
Люди мыслят штампами. "Клише." Клише же создаются при помощи словесных конструкций, которые потом вербально или визуально доносятся до адресата - до нас. Запечатанный конвертик опускается в щель наших ушей или наших глаз. Если такой проговоренный или записанный словами образ вызывать в нашей голове раз за разом, то выходит что-то вроде процесса штамповки. Первичная новизна образа теряется и получается то, что мы с вами называем банальностью. Что-то настолько очевидное, что не может послужить не то что предметом спора, но не заслуживает даже и повторного взляда. Да и куда прикажете смотреть и что прикажете слушать, если мы какую-то штамповку уже тысячу раз видели и десять тысяч раз слышали.
"Скушно."
Замечу, что к реальности или к тому, что мы понимаем под "правдой", клише, как правило, имеют лишь то отношение, что они эту самую реальность от нас прячут. Прячут правду. Они правду "опошляют."
Одним из таких покрытых ржавчиной скуки штампов является общее мнение о послевоенном времени как о времени "малых дел". Вот только что была небывалая война, "пятьдесят миллионов погибших" ("кто больше, господа и товарищи, кто больше? пятьдесят миллионов - раз, пятьдесят миллионов - два.., пятьдесят пять миллионов!"), а потом началась какая-то неприличная в своей мелочности возня. Был Blitzkrieg и был Drang nach, столь впечатляюще воссозданный Шостаковичем в его 7-ой, "Ленинградской", симфонии, а потом вдруг какая-то независимость Индии и гражданская война в Китае. Были Panzer, а теперь набедренные повязки. Черчилль обернулся каким-то Труманом. Были люди в наше время, а тут всё сплошь бакалейщики. Был д'Артаньян, а вышел каналья Бонасье.