Дверь
Шрифт:
Проснулась она потому, что ее трясли за плечо. Она села. Помигала. Протерла глаза кулаками. Перед ней стоял Лев.
– Ну и спать, - сказал он.
– У людей обед.
– А я поздно уснула, все вас ждала.
Он улыбнулся и кивнул ей, и она улыбнулась и кивнула ему. Он протянул ей коробку.
– Подарок.
В коробке были белые босоножки.
– Примерь.
Она отбросила одеяло: она так и спала в рубашке в голубую клеточку и голубых спортивных трусиках.
– Прелесть, - сказала она.
–
– А сама уже надела босоножки и смотрела на свои ноги то с одного бока, то с другого. А перед зеркалом даже сплясала.
– А я у знакомого ночевал, - сообщил ей Лев.
– Пива выпили - подумал, чего девчонку пойду пугать.
Зинка покраснела. А он сказал:
– Иди глаза сполосни - яичница уже на столе.
Утром перевода от отца не было.
Днем перевода не было.
Вечером не было.
Съездили, взяли вещи из камеры хранения.
– Что-то случилось, - сказал Лев.
– Тебе нужно срочно лететь. Завтра пойдем в аэропорт, там у меня Маня в кассе.
После ужина он попросил ее поиграть, потом сказал тихо:
– Ложись, - и вышел.
Зинка заробела. Ноги стали ледяными, пальцы рук тоже. Она постелила себе на диване и легла, прижавшись к стене. Потом вскочила, вытащила из сумки подаренные отцом на окончание школы французские духи "Papillon". Надушила волосы, грудь и под мышками и, клацая зубами, снова забралась под одеяло.
Лев ходил по коридору, вот остановился около двери, постоял. В щели пробился дымок от его сигареты.
– Зинаида, спишь?
– Нет, - ответила Зинка. Ее колотило.
– А ты спи. Я пойду - дело у меня. Ты о чем-нибудь хорошем вспомни, лучше всего о собаке, и сразу уснешь.
Лев ушел. Хлопнула дверь.
Зинка ревела. Била кулаком подлокотники. Потом хохотала, потом захотела есть. Пошла в кухню, поставила чайник и съела толстый бутерброд с колбасой. Потом вытерла рот полотенцем и, наверное, с минуту простояла в коридоре перед зеркалом. И от вида своей шеи, груди, живота, крепких ног, от их красоты, от всего этого, такого чистого, поднялось в ней желание. Оно испугало ее, оно заслоняло ее разум, как темная воля. Зинка стиснула груди, выгнулась и, чтобы спастись, не завыть, сильно ударилась головой в стену.
Потом она лежала вытянувшись, усталая и опорожненная. Дрожь пробегала по ней, как по тихой воде, затухая в пальцах ног. Зинка думала о собаке, большом неуклюжем щенке по кличке Авель.
На следующий день Лев купил ей билет на самолет. И, когда пришла пора им прощаться, Зинка поцеловала его в щеку сухими распухшими губами. А пальцы скребли его рубашку возле ворота. И, чтобы успокоить, он взял и крепко прижал ее пальцы к своей груди.
– В Ленинграде будешь - приходи. Корреспонденцию посылай на почтамт, до востребования - не хочу, чтобы твое письмо моей клизме в руки попало...
– И закричал вдруг, когда она прошла ограждение: Приезжай!
Прилетев домой, Зинка узнала - "закон подлости" действовал безотказно, - что неделю назад, взяв отпуск за свой счет, отец уехал в горы на охоту. Охотников ждали только через три дня.
Знакомые и соседи сочувствовали Зинке своеобразно. Например, говорили: "Стоило в такую даль ездить, чтобы провалиться. Провалиться можно и где поближе, в Алма-Ате, скажем". Советовали, не мешкая, поступать в местный металлургический институт. Или в педагогический. Или в медицинское училище. Или в сельхозтехникум. Или на курсы киномехаников.
Приехал отец. От него и от его вещей пахло дымом. Он повел Зинку на могилу матери. Зинка сама так и не сходила. Она сидела на голубой скамеечке и думала: "Неужели он ее так любил - чуть что, на могилку?"
– Она умерла, - сказал отец.
– Нашей вины здесь нет. И все равно кто-то из нас за ней недоглядел... Я, конечно, женюсь, я мужик не старый и здоровый. Но с твоей матерью как бы ушло от меня что-то такое, чего уже никогда не будет. Такой огонь, какой можно в руки взять, можно держать его, как птичку.
"И чего говорит, - думала Зинка.
– Наверно, уже девицу себе завел птичку. Ну и пусть, я все равно уеду в Ленинград".
По возвращении степной край, где они жили, ей не понравился. Собственно, сам край еще ничего. Но город! Как можно его любить? А ведь она говорила и писала в школьных сочинениях совершенно искренне - "мой любимый город".
– Куда надумала?
– спросил отец, когда шли с кладбища.
– На курсы поваров в "Иртышзолото". Знаешь, сколько они зарабатывают?
– Абортами они богаты.
– Не понимаем мы друг друга, батя.
Илюшка Лихачев, ее одноклассник, не поступивший в Томский университет, сговаривал ее пойти устраиваться на зоотехника по маралам.
– Панты, понимаешь? Деньжищ - миллионы. Пантокрин, понимаешь? Москвичи-импотенты - как пчелы на мед.
– Но он не знал, где такие курсы, адреса их не знал. Обещал узнать, говоря: - Ну, пойдем, Зинка, в степь... Ох, там красиво и земля еще не холодная...
– И ты туда же, детский сад.
– Зинка сильно прищемила ему нос между пальцами.
Другой одноклассник, тоже не поступивший, сманивал ее поехать в Туркмению на курсы змееловов.
Подружка шепнула, что ею интересуется богатый и не старый заведующий пушной базой, ему секретарша нужна.
Зинка пошла в официантки в кафе-стекляшку "Зорька".
Когда она пришла домой первый раз сильно подвыпившая, отец отстегал ее офицерским ремнем и очень мирно попросил:
– Зинка, уезжай в Ленинград. Здесь ты будешь для меня позором. Я вижу, куда тебя гнет. А в Ленинграде, Зинка, сам город не даст тебе скатиться.