Дверь
Шрифт:
В разгар веселья случился инцидент странный и грустный. С вопросом "Что тут происходит?" к ним ворвалась соседка, живущая через площадку.
– Свадьба.
– Как свадьба? А квартира?
– Что квартира?
– поинтересовались девчонки.
Женщина завизжала, и заплакала, и завыла, и из всех этих невеселых звуков выяснилось, что Гена дал согласие на обмен своей двухкомнатной квартиры на соседскую однокомнатную и уже некоторый аванс взял. И успел израсходовать.
– Я задавлю эту шлюху!
– кричала женщина.
– Отравлю.
Нюрка пред нею предстала. Соседка
Пришел участковый. Выпить рюмку за молодых сначала отказался документы проверил.
– Все правильно. Ты знаешь, что он беспробудный?
– спросил участковый у Зинки.
– Пробудится, - ответила она.
– У него еще шанс есть.
– И ты так считаешь?
– спросил участковый у Гены.
Гена поморщился. Он уже хорошо принял. Потом засмеялся и сказал:
– А вдруг?
– В этом деле вдруг не бывает.
– Участковый налил себе рюмку водки и произнес тост, в котором предостерегал молодых от поспешности в смысле рождения детей.
– В вашей ситуации нужно, чтобы сначала муж вылечился и совсем, окончательно от водки отошел - обновился бы. А так, ну что же - желаю вам счастья. Совет да любовь.
Соседка билась в истерике на кухне под надзором Нюрки, а ее муж танцевал с девчонками.
Пьяного Гену уложили спать на тахту. Девчонки кутили до утра, постепенно утрачивая смысл происходящего. Кто-то давал руку на отсечение, что Зинка Гену подловила как дурачка, чтобы оттяпать у него одну комнату, - "через полгодика на развод подаст", "и молодец". Другие утверждали, что Зинка сама сумасшедшая. Третьи - что Гену нетрудно и посадить или сдать на принудительное лечение. Но это так, для болтовни, никто в это не верил, у каждого в груди жил праведный ужас, все понимали, что Зинка решила Гену спасти.
"Господи, господи, - говорили девчонки.
– Бог, если ты есть, пусть даже в виде кубика, помоги нашей Зинке".
Утром Гена потребовал опохмелиться и снова уснул. Девчонки ушли на работу. Осталась с Зинкой только Нюрка.
– Хочешь, я у тебя поживу с недельку, - предложила она.
– Не ляжешь же ты с этим пьяным в одну постель.
– Не лягу.
Гена проснулся, услышал эти слова.
– Протестую, - сказал.
– Я тебе кто? И никаких. Если хочешь знать, я твой муж.
– Геночка, ты мне будешь мужем, только когда бросишь пить. Ну что за любовь, когда водкой разит. Что это за поцелуи?
– Такого уговора не было, - сказал Гена и снова заснул.
На третий день Гена, сине-зеленый, долго мочил голову под холодной струей, потом сушил ее у духовки и пошел на работу.
Работал он в магазине грузчиком.
Укладывая кирпич на ветру, Зинка зябла, а Нюрка даже кофточку расстегнула от предчувствия схватки.
В доме было полно мужиков. Они уже ползали на карачках - свадьбу играли. Крутили бутылку, и целовались, и ржали. На одном из них была скатерть - наверное, он невесту изображал. Гена лежал на тахте - спал. Мужики уходить не хотели, их позвал хозяин - и они, как им казалось, имели право.
У Нюрки лучше всего получался прямой. Она проводила удар молниеносно. Потом стряхивала кровь с кулака. Зинка била своим "костылем" сверху вниз
На следующий день вечером Зинка и Нюрка нашли Гену в пивбаре.
– Мужики, - сказала Зинка.
– Это мой муж. Я хочу иметь от него детей. А какие дети от пьяницы?
– Дебилы, - дружно сказали любители пива.
– Так вот, - Зинка повернулась к прилавку, где в кучке сгрудились бармен и официанты и где Нюрка уже сдувала пену с кружки пива.
– Особенно вы, - сказала Зинка.
– Не давайте ему пить. Зачем вам скандалы? А мы с Нюркой на это очень способные. Нас милиция оправдает...
Круглое солнце висело над куполом Мухинского училища. Погода была красивая, но теплее от этого не становилось.
Петров думал, что крыши в Ленинграде надо бы красить в зеленое, тогда Ленинград еще больше приблизится к небу.
Петров озяб. Вспоминал он себя школьником в Свердловске в тот день, когда удрали на фронт Каюков и Лисичкин.
Тогда он слонялся по улицам, погруженный в бездонную пучину печали.
Под вечер он увидел, как через улицу, держась за шарфики, идут малыши. Щеки у них были впалые, глаза пристально-смиренные и тонкие пальцы, как лапки насекомых. Петрова что-то кольнуло больно, он понял, что это его земляки, что, останься там, он был бы таким же вот, проходящим сквозь сердце, или бы помер уже. Он проводил их, почему-то прячась за прохожих, до их детдома. А на следующий день собрал шоколад и конфеты все, что нашлось, - получилась полная коробка из-под башмаков.
Открыла ему нянечка, наверное тоже блокадница, спросила:
– Тесе кого?
– Заведующую.
– Зачем?
– Глаза у нянечки были настороженные и фанатичные.
Петров открыл коробку.
– Пойдем, - сказала нянечка потеплевшим голосом.
– Только ты сразу ей скажи, где украл. Она поймет, она педагог.
Но все обошлось. Директор, старая, седая, сказала:
– Спасибо, сынок, - и поцеловала, крепко обняв.
Дома конфет не хватились; пришел танкист Соломатин - тетин капитан, как его звал Петров, принес большую коробку шоколадных конфет "Мишка на Севере" - капитан отбывал в часть, и мама с тетей пошли его провожать.
На следующий день Саша Петров понес "мишек" в детдом. Встретила его та же нянечка, одетая в ватник и шерстяной платок. Она загородила дверь. От нее пахло лекарствами.
– Где воруешь?
– Я не ворую. Это подарок. Тетин капитан...
Санитарка побледнела, лицо ее стало голубовато-прозрачным.
– Жрете, - прохрипела она.
– А у капитана жена есть. Может, дети. Может, померли...
– Глаза у санитарки закатились под лоб, наверное она была нездорова.
– Люди гибнут. Мрут люди...
– Она вырвала коробку из Сашиных рук, швырнула ее на пол и стала топтать.