Двести лет вместе. Часть I. В дореволюционной России

Солженицын Александр Исаевич

Но в тот день, и надолго, было введено в городе военное положение. 18-го «Потёмкин» вынужден был уйти от эскадры, пришедшей его захватить. И хотя четырёхдневная стоянка его на одесском рейде и «беспрепятственные сношения его с берегом значительно подняли дух одесских революционеров» и «надежды на возможную в будущем поддержку военной силы», всё же лето кончалось спокойно и, может быть, никаких бурных событий в Одессе бы не было – однако 27 августа воспоследовал несравненный закон об автономии высших учебных заведений. Тотчас «студенчество выделило из своего состава «коалиционный совет», а он «решительным и смелым образом действий вполне подчинил своему влиянию не только студенчество, но и профессорский состав» (профессора опасались «неприятных столкновений с студентами, в роде бойкота, изгнания профессора из аудитории и т. п.».) Начались многолюдные сходки в университете, «сбор денег на вооружение рабочих и пролетариата, на вооружённое восстание, на покупку оружия для будущей милиции и самообороны», «обсуждался… образ действий организаторов будущего восстания», и на собраниях сочувственно присутствовала «профессорская коллегия», «иногда с ректором университета Занчевским во главе», который обещал «предоставить студентам все находящиеся в его распоряжении средства для активного участия[их] в освободительном движении».

Затем 17 сентября первая же сходка в университете происходила «при участии посторонней публики, нахлынувшей в таком громадном количестве, что пришлось устроить две отдельные сходки», эсер Тэпер «и два студента-еврея произносили речи, призывая слушателей вести борьбу за освобождение страны от политического гнёта и разлагающегося самодержавия». – 30 сентября военное положение в Одессе было снято – и теперь на университетские митинги повалили и «воспитанники всех учебных заведений, даже в возрасте 14 лет; на этих митингах евреи «являлись главными ораторами, призывавшими слушателей к открытому восстанию и вооружённой борьбе».

12 и 13 октября, раньше других средних учебных заведений «прекратили занятия ученики коммерческих училищ императора Николая I и Файга, как наиболее восприимчивые к революционной пропаганде», – а 14 октября, вслед за коммерческим, постановили прекратить занятия и в остальных средних учебных – и «коммерсанты» со студентами отправились повсюду насильственно прекращать занятия в гимназиях. У гимназии Березиной по жалобе профессоров университета – обнажёнными шашками городовых были якобы ранены три студента и три гимназистки. Но «расследованием точно установлено, что никто из детей не пострадал и учащиеся не успели ещё выйти из гимназии на улицу». – А такие-то инциденты и нужны для лучшего накала революции! В тот же день прекратились едва начатые на днях занятия в университете, бастующие студенты ворвались в городскую думу с криками «смерть Нейдгарту» и прекратить денежное содержание полиции.

После потёмкинских дней Нейдгарт снова вступил во власть – но и до середины октября не принимал мер против вызывающих революционных сходок – да и много ли он мог, при автономии университета? 15 октября он получил из министерства внутренних дел распоряжение не допускать на университетские сходки посторонних лиц, – и с 16-го оцепил университет солдатами для этой цели, одновременно велев изъять из оружейных магазинов револьверные патроны, до тех пор свободно продававшиеся. «Закрытие посторонним лицам доступа в университет вызвало сильное брожение среди учащейся и еврейской молодёжи», возникла громадная толпа, закрывающая по своему пути магазины (а американский магазин оружия разграбила), стала валить трамваи, конки, на улицах спиливать деревья для баррикад, рвать телеграфно-телефонные провода для той же цели, разбирать садовые решётки. Нейдгарт попросил Каханова занять город войсками. Тогда «из-за баррикад, за которыми разместились группы демонстрантов, большею частью евреев, с женщинами и подростками в их числе, стали обстреливать войска; стреляли по войскам также с крыш, балконов и[из] окон»; войска отвечали огнём, демонстранты были рассеяны, а баррикады разрушены. «Число убитых и раненых в этот день с точностью не может быть установлено, так как появившийся… санитарный отряд… преимущественно из студентов и евреев, в белых одеждах Красного креста, поспешно убрал с улицы раненых и убитых и доставил их в клинику университета», т. е. автономно-недоступную, в «еврейскую больницу, или на перевязочные пункты… возле баррикад, почти во всех аптеках». (Отпуск лекарств во всех аптеках прекратился ещё раньше того.) По сведениям же градоначальника убито было 9 человек, ранено около 80, и несколько человек со стороны полиции. «Из участников беспорядков в этот день было задержано полициею 214 человек, в том числе 197 евреев, много женщин и 13 детей, в возрасте от 12 до 14 лет».

И всё это произошло – ещё за день до зажигательного действия Манифеста.

Многократное выделение роли евреев в революционных действиях может показаться пристрастностью сенаторского отчёта. Но стоит учесть, что в Одессе евреи вообще составляли треть населения и, как мы видели выше, весьма ощутимую долю в студенчестве; во-вторых, общую еврейскую активность в российском революционном движении и особенно в черте оседлости. Да отчёт сенатора Кузминского и неоднократно свидетельствует свою беспристрастность.

Вот и о 16 октября. «Задержанные, по доставлении в участок, подверглись избиению со стороны городовых и солдат», однако на это «своевременно ни градоначальником, ни полициею не было обращено внимания… и никакого расследования не было произведено», лишь позже более двадцати из побывших в том полицейском участке заявили, что «задержанных систематически избивали; сначала их сталкивали по лестнице в нижний подвал… многие из них падали, а затем стоявшие шеренгами городовые и солдаты наносили им побои шашками, резинами, ногами и кулаками», в том числе и женщинам. (Правда, в тот же вечер задержанных посетили гласные думы и мировые судьи, осмотрели и то подвальное помещение и выслушали жалобы о побоях. А сенатор и в ноябре при расследовании установил нескольких в тех побоях виновных и отдал под суд.)

«17 октября весь город был занят войсками, по улицам ходили военные патрули и порядок весь день ничем не нарушался». А городская дума заседала, обсуждая экстренные меры, и в частности: как бы взамен правительственной полиции учредить городскую милицию. – В этот день местный комитет Бунда постановил устроить торжественные похороны погибших накануне на баррикадах, но Нейдгарт, понимая, что такие похороны, как и всегда, вызовут новый революционный взрыв, «распорядился тайно вывезти из еврейской больницы» эти пять трупов и «похоронить их раньше назначенного времени», что и было сделано в ночь на 18-е. (Днём организаторы похорон потребовали вырыть гробы и возвратить их больнице. Разыгрались события – трупы бальзамировали, и они ещё долго лежали.) А тут-то и разнёсся высочайший всемилостивый царский Манифест – толкая Одессу к новым бурным событиям.

Приведём сведения сперва от участников отряда еврейской самообороны. «Во время погрома недурно функционировал некий объединительный центр… Университеты сыграли гигантскую роль в подготовке октябрьских событий… В Коалиционный совет[одесского] университета перед погромом входили»: большевик, меньшевик, с-р, бундовец, по одному от сионистов-социалистов, армян-дрошакистов, от грузинского землячества и от поляков. «Составлялись студенческие отряды и до погрома», на «громадных митингах в университете» сборы денег на оружие, «конечно, не только для обороны, но и на случай вооружённого восстания». «Сам Коалиционный совет собирал деньги для вооружения студенчества», «к началу погрома в университете было 200 револьверов» и «один профессор… достал ещё 150». Во главе отряда назначался «диктатор», и «не разбирался партийный цвет» диктатора, «случилось, что отрядом, состоявшим в большинстве из бундовцев, командовал с-с[сионист-социалист] или наоборот»; «в среду[19 окт.] много оружия было роздано в одной сионистской синагоге»; «в отряды входили студенты, и русские, и евреи, еврейские рабочие, еврейская молодёжь всяких оттенков, очень немного русских рабочих» [1280] .

1280

Одесский погром и самооборона. Париж: Западный Центральный Комитет Самообороны Поалэ-Цион, 1906, с. 50-52.

Несколькими годами позже Жаботинский писал, что в погромах Пятого года «новая еврейская душа уже достигла своей зрелости» [1281] . – А в розовости Февральской революции всероссийская газета опишет эту картину так: «Когда в Одессе во время нейдгартовского погрома девятьсот пятого года юноши-самооборонцы расхаживали с ружьями, эти юноши были трогательны и прекрасны, и сердце трепетало от сочувствия им, от сострадания…» [1282] .

1281

Вл. Жаботинский. Введение // Х.Н. Бялик. Песни и поэмы. СПб.: Изд. Зальцман, 1914, с. 44.

1282

Д. Айзман. Искушение // Русская воля, 1917, 29 апреля, с. 2-3.

Наш современник пишет: «Мужество, проявленное гомельскими бойцами, зажигает десятки тысяч человек. В Киеве в отряды самообороны вступает 1, 5 тысячи человек. В Одессе несколько тысяч» [1283] . – И численностью и настроением одесских отрядников – и, встречно, ожесточением полиции – ход событий здесь отличался от киевского.

Вернёмся к отчёту Кузминского. После объявления Манифеста, с утра 18-го, командующий Одесским военным округом генерал Каульбарс, чтобы «дать населению возможность беспрепятственно использовать предоставляемую Манифестом свободу во всех видах», – распорядился всем войскам не показываться на улицах – «дабы не нарушать среди населения радостного настроения». Однако «такое настроение недолго продолжалось». Со всех сторон начали стекаться к центру города отдельные группы, преимущественно евреев и учащейся молодёжи», с красными флагами, с криками «долой самодержавие», «долой полицию», и ораторы звали к революции. Из металлического изображения на думе слов «Боже, Царя храни» – первые два слова выломали; ворвались в думский зал, «был изорван большой портрет Государя Императора, а на думе национальный флаг заменён красным. С проезжавших на извозчике на панихиду протоиерея, дьякона и псаломщика сбили шапки, а когда они потом шли при похоронах: – останавливали процессию «и прерывали пение «Святый Боже» криками «ура». «Возили чучело без головы с надписью «вот самодержавие» и носили дохлую кошку, производя тут же денежный сбор «на избиение царя» или «на смерть Николая». «Молодёжь, и в особенности еврейская, с видимым сознанием своего превосходства стала указывать русским, что свобода не добровольно дана, а вырвана у правительства евреями… открыто говорили русским: «теперь мы будем управлять вами», и также: «мы дали вам Бога, дадим и царя». «Большая толпа евреев с красными флагами гналась» долго за двумя городовыми, один через двор и крышу бежал, другого же, Губия, эта толпа, «вооружённая револьверами, топорами, колами и железными палками, ворвавшись во двор, нашла спрятанным на чердаке и так изувечила, что он по дороге в больницу умер, два же отрубленные пальца его руки найдены дворником». Позже были избиты и поранены трое полицейских чинов, а у пяти городовых отобраны револьверы. Затем стали освобождать арестованных из одного, другого, третьего полицейского участка (где избивали 16-го, двумя днями раньше, – там уже были прежде освобождены распоряжением Нейдгарта; в одном участке освободили в обмен на труп Губия), ещё в других – не оказалось арестованных, в этом всём содействовал ректор университета, который предъявил требование прокурору «от имени пятитысячной толпы», а «студенты угрожали чинам полиции насилием» вплоть «до повешения». – Городской голова Крыжановский вместе с университетским профессором Щепкиным, вызванные Нейдгартом для совещания, вместо этого потребовали, чтобы Нейдгарт, «разоружив немедленно полицию, спрята[л] её», иначе, добавил Щепкин, «не обойдётся без жертв мщения и… полиция будет разоружена захватным правом». (На следствии у сенатора он потом отрицал такую резкость своих выражений, но, видимо, они не были мягче, судя по тому, что он в тот же день передал студентам 150 револьверов, а на следствии отказался указать источник приобретения.) И Нейдгарт вслед за этим разговором распорядился: снять постовых городовых со всех постов (даже не предупредив о том полицмейстера), – «таким образом, с этого времени весь город оставлен был Нейдгартом без наружной полицейской охраны» – что ещё можно понять как спасение жизни постовых, но ведь при этом – и без всякой воинской охраны на улицах, что уже было вполне маразматическим распоряжением. (Да ведь и в Петербурге именно этого требовали газетчики от Витте, он еле устоял.)

1283

Прайсман // «22», 1986/87, № 51, с. 179.