Движда
Шрифт:
— А в «аляске» мне жарко. Снега-то нет. Осень нынче, как будто август задремал...
— Еще раз вам повторяю, вам бы телогреечку попроще, а вы вырядились, Константин, как на интервью к губернатору...
— Скажете... В лучшем случае — на сельхозработы.
— Смотрите, — придержал за рукав Платонова Бабель, — кажется, вон наш контингент.
У магазина появились два мужчины характерного вида. На одном из них была надета как раз упомянутая Бабелем телогрейка. Испитые лица рыскали едкими взглядами по округе в надежде увидеть знакомых или наоборот посторонних, у кого можно было бы «зашибить деньгу». Платонов тут же подумал, что этим
— Точно? — переспросил он мудрого коллегу.
— Куда точнее, — подтвердил выбор Бабель. — Экстрима хотели? Получайте.
— Ну-ну... — покачал головой Константин.
У него оставалось время (пока они приближались к парочке неуверенным, типа прогулочным шагом) проводить визуальное обследование. Один был высокий и крепкий, одетый в заляпанное черное пальто, второй (в той самой телогреечке) малорослый, круглоголовый, из тех, что на подхвате, суетливый и заискивающий, но с тем же презрением в глазах, словно копировал своего товарища. Нет, эти не «сшибали деньгу», не клянчили, эти добывали всеми доступными способами. И чем ближе Бабель и Платонов к ним подходили, тем больше сомневался Константин, что это стоит делать. Бабель, между тем, вышагивал так, будто шел на встречу с одноклассниками через сорок лет. Высокий сразу заприметил журналистов и теперь выжидательно и нагловато смотрел на Платонова.
— Здорово, мужики, — попытался поприветствовать Константин.
— Мужики — в поле, — хохотнул навстречу маленький.
— Здорово, — неожиданно миролюбиво, но без каких-либо эмоций и протягивания рук, ответил высокий.
Дальше требовалась разученная и утвержденная Бабелем легенда, но Константина вдруг понесло в импровизацию.
— С поезда мы.
— Видели, — подтвердил малорослый.
— Ссадили нас. Бухнули... Документы... бабки... короче все... Блин, такие дела. На севере работали. — И зачем-то глянул на часы, забыв, что на руке у него подаренный редакцией на тридцатилетие «Tissot». — Да, на севере, бабки заколачивали, — словно оправдывая оплошность, продолжил Константин, — а теперь хрен знает че делать...
— К мусорам идите, в линейный, — холодно посоветовал высокий. — Справку дадут, с билетами помогут... Наверное...
— Похмелиться сначала надо. Башку ломит. — Платонов достал из кармана мятую тысячу. — Вот, в куртке не нашли. Где тут намахнуть по маленькой можно?
— Да везде, — ухмыльнулся маленький. — Можно в кафе на вокзале, но «У Кузьмича» дешевле будет. Водка не паленая, нормальная. А пирожки везде деревянные.
— Меня Костей звать, — решился протянуть руку Платонов.
— Федор, — ответил тот, что в телогрейке.
— Костя, — нацелил длань в высокого Платонов.
— Виктор, — высокий протянул-таки руку, но так, будто делал одолжение. — Работяги, значит? — прощупал недоверчивым взглядом.
— Ну да, — ответил Константин и сразу почувствовал, что звучит фальшиво. — А это Степаныч, раньше профессором был, но в девяностые — сами знаете — профессоров никому не надо было. — Импровизировал на правдоподобие Платонов.
— Профессор? — протянул руку Федор. — Похож. А на севере че делал?
— Помбуром, — не моргнув глазом ответил Степаныч, и у него получилось куда как правдивее, чем у молодого коллеги. — Ну так как, за знакомство?
— А че — нет? — поддержал вопросом Федор и обратился взглядом за поддержкой к Виктору.
— Можно,— равнодушно согласился Виктор. — А сумки — че? Тоже увели?
Платонов и Бабель озадаченно переглянулись. Ответили почти в голос:
— Ну...
— Понятно. Клофелин, поди. Щас на станциях наклофелиненных хватает. Ходят — память ищут. А че ссадили-то? — он цепко проверял легенду.
— Да вон, — опередил молодого неопытного коллегу Бабель, — Костя бузить начал. Проводнице нахамил, начальнику поезда в морду дал, ментов матом крыл... Понять можно, зарплату за вахту и вещи — все увели. А эти еще предъявлять начали... Чуть не закрыли обоих.
— Так, значит, вам в линейное нельзя. Ребра в воспитательных целях переломают.
— Нельзя, — вздохнул Бабель. — Надо как-то до другой станции. Паспортов-то нет.
— Ладно, скумекаем че-нить, — рассудил Виктор. — Ты в магазин-то идешь? — обратился он к несколько растерянному Платонову. — У нас еще дела есть.
— Ага, — торопливо подтвердил Федор.
— Водяры? — спросил Платонов, как будто хоть кто-то подразумевал что-то другое. — Куда двинем? — снова спросил Константин, появившись буквально через пару минут на крыльце.
— Во дворец, — переглянулись Виктор и Федор.
— Во дворец, — еще раз подтвердил Виктор.
6
Дворцом оказался старый двухэтажный купеческий особняк из красного кирпича на соседней улице. Он печально смотрел на улицу осколками почерневших от грязи и копоти стекол, во дворе лежали обломки ворот, а на крыше, точно крупные ржавые стружки, загибалось листовое железо. Обычно такие выкупали какие-нибудь фирмы, чтобы прижиться в памятнике архитектуры и, что называется, продолжить традиции. Фирмачи окружали здания заборами из чугунного литья, с фасадов смотрели на прошенных и непрошенных гостей камеры. И каждый кирпичик был надраен и покрыт лаком. Внутри же проводился не то что «евроремонт», а ремонт, если говорить в рамках ценовой политики — «космический». Молчаливые таджики «реставрировали» такие здания сотнями по всей России.
Но на этот дом, по всей видимости, покупателя не нашлось. Или в городе не было способной на такие траты фирмы, а у городской администрации до подобного «ветхого» жилья не доходили руки и средства.
— Яичная кладка. Вечно стоять будет, — потрогал стены Виталий Степанович.
— Чего? — не понял Федор.
— Раствор делали на яйцах, — пояснил Бабель.
— На чьих? — ухмыльнулся Федор.
— На куриных. Так прочнее. Здесь все может сгнить, а стены, если специально не ломать, еще вечность стоять будут. Даже если ломать, то попотеть придется.
— А-а-а... — потянул Федор. — Профессор, я ж забыл.
Парадное было наглухо заколочено дюймовыми досками, но со двора затхлым мраком зиял другой вход. На первом этаже прохожие и случайные жители сделали отхожее место. Дышать там было невозможно, и потому все поспешили на второй этаж, куда вела разбитая, потерявшая перила и звенья лестница. Перешагивая провалы, поднялись на второй этаж, где к удивлению журналистов открылась почти жилая комната. Полы были целыми («матица-то о-о-о!», — попрыгал в подтверждение прочности Федор), у одной стены стоял засаленный, но вполне целый диван, у другой — подобие кушетки, в центре — испещренный похабными надписями и «ножевыми ранениями» стол, две вполне пригодных табуретки и два пластиковых ящика из-под стеклотары. Разумеется, пол был завален пищевым и прочим мусором и остатками полиграфической продукции разных эпох.