Двое из будущего. 1904-...

Казакевич Максим Валерьевич

— Нет никаких проблем, Василий Иванович. Давайте сделаем так. Я вам сейчас принесу все что я имею, вы из них отберете себе необходимое. А остальное, чего не будет, мы с вами просмотрим на негативах. И те, что вас заинтересуют, я для вас отпечатаю. Так годится?

Так годилось. Пудовкин спустя пятнадцать минут вывалил на стол передо мною два или три десятка альбомов и я, потерев ладони, принялся за работу. По очереди брал объемные книги и, пролистывая, выдергивал нужные мне фотоснимки. Пудовкин в блокнот списывал номер фотоснимка с той целью, чтобы потом его восполнить. Вскоре я набрал себе кипу из трех сотен карточек, что как-то касались либо

лично меня, либо чего-то того, к чему я приложил руку. Среди снимков я вдруг увидел позирующего солдата, на груди которого висела бронепластина усеянная сплошь вмятинами. Я, прищурившись, насчитал семь ударов, которые пластина смогла выдержать. Удивленно показав журналисту на снимок, я спросил:

— Это ж когда было сделано?

— После третьего штурма. На втором форте. Это самый показательный случай, я его потому и снял.

— Семь попаданий! Ну, надо же. А парень-то счастливчик.

Пудовкин усмехнулся:

— Не совсем. Это третий обладатель, остальные двое погибли.

— Да?

— Одного в голову убили, другой ранен в руку серьезно. Ее вроде бы даже отрезали наши эскулапы.

— Но семь попаданий! Удивительно же.

— Это да, — согласился со мною журналист. — Так, если посудить, могло бы семь человек погибнуть, а так всего один. Мне это тоже показалось интересным, потому я его и сфотографировал. Да и солдатик сам по себе герой. Его командир говорил, что когда в штыковую ходили, то этот солдат троих собственноручно заколол.

— А он сейчас жив?

— Кто же знает? Я с тех пор на второй форт более не поднимался.

— А почему?

— Да как-то все не руки было. Да и лень, если честно, туда на своих двоих переться. Там уж и смотреть не на что, одни развалины. После последнего штурма японцы так камня на камне не оставили. Да и воняет там жутко, а я этого не люблю.

Вонь разлагающихся тел окружала нашу крепость практически со всех сторон. Вроде бы и конец зимы, начало весны и холодно, трупы коченеют и не разлагаются, а все равно запах вокруг вершин, где происходили бои, стоял такой, что сводил с ума всех людей. Мелкие фрагменты тел, кровь, обильно пролитая на камни, на теплом солнце днями оттаивали и начинали смердеть. Потому-то и я туда в последние времена предпочитал не соваться, а отсиживался все более на берегу моря, там, где всегда был чистый и свежий воздух. Да и в сам город я лишний раз старался не выбираться — там под завалами оказалось достаточно изуродованных тел, которые временами по вечерам теплых дней источали тошнотворные сладковатые запахи гниения.

Пудовкину я заплатил все до копейки. В тот же вечер засел с ним в пустой кафешантанке, где нас скудно угостили блюдами из рыбных консервов и поставили на стол явно поддельную водку. Журналист рискнул хлебнуть из бутылки стопарик и, сморщившись от омерзения, констатировал:

— Денатурат разливают. Сволочи, травят людей.

Я, конечно, подобного и пробовать не стал. Достал из кармана всегда полную флягу и угостил друга. И тот, словно соскучившись по хорошей выпивке, почти полностью ее осушил.

Две изможденные барышни вытанцовывали на сцене под патефонную пластинку, выкидывали тощие ноги, задирали над головой пышные юбки и жадно смотрели на скудный стол. Пудовкин, согретый алкоголем, разомлел и, лениво ковыряясь вилкой в кусках потерявшей свой товарный вид рыбе, подозвал пальцем одну из девушек. Та немедленно соскочила со сцены и, изображая игривое настроение, приблизилась:

— Что-то вы, Алексей Захарович, давненько к нам не заглядывали.

Мы уже подумали, что с вами что-то случилось.

Вместо слов Пудовкин пододвинул в ее сторону тарелку и просто приказал:

— Ешь.

Девица голодно сглотнула. Покосилась на свою товарку, которая изображая благородное безразличие, старалась не смотреть на блюдо, и присела за стол. Пудовкин вложил ей в руку вилку и снова приказал:

— Ешь.

— А Мариночка как же?

Я отодвинул от себя глубокую тарелку и кивком спустил со сцены вторую девушку. Та лихо подскочила и с готовностью опустилась на стул.

— Ешьте, — в третий раз приказал журналист и девицы, сначала скромно, играя в благородных девиц, приступили к трапезе. Отщипнули по маленькому кусочку рыбы, положили в рот и чинно, держа осанку и какое-никакое достоинство, размеренно зашевелили челюстями. Но голод все же взял свое и мало-помалу дамы забыли свою роль и превратились в обычных голодных женщин. С блюдами они покончили меньше чем за минуту.

— Эй, человек! — крикнул журналист и к нам немедленно подскочил половой. Худющий и наверняка голодный парень. Уставившись на нас тусклыми глазами, спросил:

— Чего изволите?

— Послушай, — по-барски вопросил Пудовкин, окидывая ладонью опустевший стол, — неужели у вас ничего кроме этой вонючей рыбы не осталось? Неужели ничего в закромах более нету? Ну, там мяса какого? Или хотя бы картошечки с сальцем? Ну или капусты квашеной? Неужели ничего нету?

— Мясные консервы, а так же картошечка и сальце только для высших чинов. Распоряжение хозяина.

— А водка нормальная? Неужели у вас и ее нету?

Парень виновато развел руками:

— Только для высших чинов и господ офицеров рангом не ниже капитана.

— Ты же знаешь кто это? — он кивком подбородка указал на меня.

— Да, знаю. Но ничего поделать не могу — распоряжение хозяина. А у него распоряжение от самого коменданта. Мясные продукты, а так же другие ценные продукты в первую очередь должны предоставляться высшим чинам и офицерам высокого ранга. Прошу прощения, но я ничего поделать не могу.

— Ну а водку-то ты нам можешь принести нормальную? И пиво у вас должно было остаться! Не все же в конец выжрали!

— Пива нет с октября месяца, — отрезал половой.

— Ладно, — раздраженно буркнул журналист, — твой хозяин здесь? Иди-ка позови его.

И парень, пожав плечами, ушел. Вскоре в дверном проеме ведущем на кухню показался высокий мужчина, которому что-то негромко пересказывал половой и показывал в нашу сторону пальцем. Мужчина слушал его внимательно, смотрел в нашу сторону, а затем неожиданно рявкнул на парня и, дав звонкую затрещину, отправил на кухню. А сам споро подошел к нам и, извиваясь словно уж, стал извиняться:

— Прошу прощения за моего болвана, он получит за свое на орехи. Распоряжение коменданта, конечно же, к вашей персоне не относятся. Мы всегда рады вас видеть у нас, уважаемый Василий Иванович, и мы всегда обслужим вас по первому классу. Я распорядился и сейчас вам на кухне готовят вкуснейший бефстроганов с картошечкой, со свежей сметанкой и с зеленым лучком. И сию же секунду вам принесут самую лучшую водку.

— Ну вот, другое дело! — откликнулся повеселевший журналист.

— Прошу прощения за возникшее недоразумение, — еще раз склонил голову хозяин кафешантанки. Затем его взгляд переместился на девиц и скользнул по опустевшим тарелкам. И вмиг его голос поменялся, опустился на полтона и приобрел железные нотки: — На сцену! Работать!