Двое. После
Шрифт:
Взгляд на Булата — и еще один, после которого выражение ее лица, как и у Эдика, меняется, становясь настороженным. Булат такой. Ему даже и говорить ничего не нужно — люди каким-то образом сами его чувствуют и начинают вести себя более уважительно.
— Это вам, — Булат протягивает маме цветы, которые мы купили дорогой из аэропорта. Напоминать ему не пришлось — он сам догадался.
Мама принимает букет, но на благодарную улыбку скупится — просто бормочет «спасибо».
— Пойдемте уже, — неловко разворачивается, задевая локтем
35
Не то, чтобы моя съемная московская квартира может похвастаться огромными площадями, но оказавшись в гостиной, в которую заходила каждый день в течение девятнадцати лет, я поражаюсь тому, насколько крохотной она выглядит.
Здесь почти ничего не изменилось: все те же настенные часы — подарок от супермаркета за собранные наклейки, те же голубые шторы, которые я однажды прожгла утюгом, за что была названа «безрукой коровой», тот же неустойчивый стол-книжка. И даже воздух до жути знакомый: влажный и спертый, пахнущий салатами и табаком. Отчим привык курить в туалете.
Гости на нас смотрят. Тетя Галя — не скрывая демонстративного любопытства, Кристина — украдкой, отчим — странно-удивленно, словно мое появление стало для него сюрпризом. Эдик же, сидя неестественно прямо, гипнотизирует глазами ремень Булата.
Мы приехали без опозданий, но у троих из пяти присутствующих в тарелках я замечаю еду. У Эдика, у Кристины и у отчима. Помню, раньше мама не разрешала есть, пока все гости не соберутся.
— Всем здравствуйте, — приклеив к лицу улыбку, я обвожу взглядом стол. И чуть веселее: — Давно не виделись.
Тетя Галя единственная задорно восклицает «сколько лет, сколько зим», а голоса остальных сливаются в невнятное бормотание. Не нужно было сюда приезжать.
— Это Булат, — я поворачиваюсь к нему и заглядываю в глаза, безмолвно прося извинения за то, что его сюда притащила. Его контраст со здешним интерьером и людьми ощущается сильнее, чем я могла представить, да и обстановка вокруг напряженная и совсем не праздничная. И главное, что никто не горит желанием что-либо исправлять.
Его приветствуют чуть оживленнее, можно разобрать даже отчимовское «здрасьте». Булат ограничивается кивком головы. Совсем не похоже, что он раздражен или разочарован — возможно, такого приема он и ожидал.
— Садитесь давайте, гости дорогие, — торопит мама, беря на себя обязанности тамады. — Проголодались, небось, с дороги. Вы на поезде или на машине? — Не дожидаясь ответа, она бросает быстрый взгляд на меня и шутливо вздыхает: — Эх, Таисия, в чем только душа держится. Не раскормила тебя Москва.
Я ежусь, наверное, потому что эти слова адресованы не мне, а остальным. Дескать, вот, поглядите, за два года она даже поправиться не смогла, чего уж по другое говорить.
Ладонь Булата, коснувшаяся моей поясницы, заставляет меня опомниться и шагнуть к столу. Два свободных места между мамой и Эдиком. Еще до того, как я успеваю
Я ни на кого не смотрю, но знаю, как они наблюдают. Улыбаюсь уголками губ, когда сажусь и благодарю его. Разглядывайте сколько угодно. Сомневаюсь, что для кого-то из вас когда-либо выдвигали стул.
Отдельное удовольствие — смотреть, как отпрянул Эдик, когда Булат сел рядом. Когда-то я мечтала, чтобы он набил Эдику физиономию — за меня и за Кристину — и вот сейчас понимаю, чтобы больше не хочу. Не стоит он этого.
— Ну раз все, наконец, сели, давайте есть начнем, — вытянув ладонь, мама делает знак тете Гале: — Галка, давай свою тарелку. Шубу тебе положу.
— Ты что-нибудь будешь? — шепотом спрашиваю Булата, хотя заранее знаю, что на столе нет ничего из того, что он захочет съесть, и своей традиции ради дня рождения мамы он точно не изменит.
Он тянется за бутылкой воды и откупоривает крышку.
— Выпью минералку.
— Таисия, ты чего растерялась? — снова подает голос мама. — За мужчиной своим поухаживай, и Эдьке вон салат положи.
— Булат не любит домашнюю еду, — и не удерживаюсь от пренебрежительного тона: — А у этого и без того тарелка полная.
Боковым зрением я замечаю, как дергается Кристина. Не понравилось, что я даже по имени ее будущего мужа не назвала. Переживет. Это все равно не хуже, чем быть вышвырнутой на улицу.
Она и правда выглядит хорошо: лицо стало более мягким и женственным. Я ей зла совсем не желаю: пусть будет счастлива, пусть даже и с Эдиком.
— Пьешь? — это спрашивает у Булата отчим, свесившись к нему через стол с бутылкой водки.
— Нет.
Пока отчим осмысливает, стоит ли настаивать, вступает мама, все это время не прекращающая наблюдать за происходящим:
— Может вам коньяка предложить, раз вы от водки отказываетесь?
Ее тон кому-то может показаться учтивым, но не мне. Слишком уж много в нем нарочитости. Наверняка, хочет укорить Булата за то, что проявляет невежливость и отказывается.
Булат отпивает минералку, возвращает стакан на стол и смотрит на маму:
— Спасибо, но я не собираюсь пить.
Она поджимает губы и переводит взгляд на тетю Галю, очевидно, ища поддержки. Поддержки не находит, потому что та во все глаза разглядывает Булата. И Кристина тоже.
Тетя Галя говорит маме тост, после чего все чокаются: мы с Кристиной соком, Булат — минералкой, остальные — водкой.
Опрокинув рюмку, мама закашливается — видимо, попало не в то горло — а потом долго смеется над собой. Смеются и остальные, и обстановка понемногу разряжается.
— Как в Москве, Тай? — впервые заговаривает Кристина, вновь сосредотачивая внимание стола на мне.
Наверное, такие вопросы и задают те, с кем не осталось общим тем для бесед: обо всем и ни о чем. Но сейчас я благодарна ей за попытку приобщить меня к празднованию.