Двое

Салах Алайна

— Я прислала тебе свой новый номер, а ты мне ничего не ответила. 

Про то, что в наш последний разговор мама сказала, чтобы я не смела возвращаться домой, молчу. Беседа и так началась не слишком радужно.

— Кристина домой приезжала на прошлой неделе, — говорит мама чуть более спокойно. — Рассказала про тебя. 

Повисает многозначительная пауза.

— И что она тебе рассказала? — тут уже я звучу с вызовом. И правда? Что она рассказала? Что ее придурок Эдик меня облапал, а она выкинула меня из квартиры?

— Сказала, что ты приехала

к ней разодетая покрасоваться. Ты в Москву сбежала, чтобы проституткой работать, никак не могу понять? 

От воспоминаний о том, как я топталась с пакетом под ее дверями, к щекам приливает кровь. Вот так Кристина. Подруга, тоже мне. По Череповцу сплетни обо мне разносит. Если пришла в красивой одежде — так сразу проститутка? Это так ей проще смириться с тем, что Эдик распустил свои руки? Не ее парень — урод, а я проститутка? Вот как, оказывается, все просто.

Я разглядываю разделанную тушку цыпленка и изо всех сил стараюсь не сорваться в крик. Руки потрясывает дрожью негодования и обиды. Они же толком ничего обо мне не знают. Зачем они так?

— Ты позвонила, чтобы меня оскорблять? 

Мама шумно фыркает.

— А то у меня других занятий нет. Позвонила, потому что ты какая-никакая, а дочь. Слушай сюда внимательно, Таисия: ноги в руки берешь и садишься на автобус. Деньги если надо будет — я тебе вышлю. Я с тетей Галей вчера поговорила — возьмет тебя к себе в трикотажный продавцом. Учеба начнется — будешь совмещать. Говно пинать и на моей шее сидеть я тебе больше не позволю. Хватит, не малолетка.

Она замолкает, очевидно, предоставляя мне возможность говорить. А я пока не могу. Застываю, сраженная разворачивающимися перед глазами картинами. Я сижу в унылом закутке метр на метр, обвешенном дешевыми разноцветными халатами и футболками. Возвращаюсь домой, где собачатся мама с отчимом, слушаю замечания про то, что у меня вечно недовольное лицо, еду в выходные на дачу, которую ненавижу, потому что должна поливать огурцы, которые даже не ем. Больше никогда не вижу Булата, девчонок, Москву и полюбившийся парк.

Откашливаюсь.

— Я не поеду.

— Ты думаешь, я за тобой как сайгак носится буду: «Таечка, вернись домой?» — через секунду взрывается мама. — Я зря, не пойму, за тебя людей просила, принцесса ты, блядь, московская? Шалавой тебе быть больше нравится? Нормально как человеку позвонила, думала, мозги на место встали у нее. Ага! Встали, как же. Как была овцой тупорылой, такой и осталась. Учебы ей не надо, работать она не хочет, на семью ей срать! Из какой только пизды вылезла, дрянь такая!

— Из твоей, — с шумом выдыхаю я и бросаю трубку.

Сердце, грудь, все тело вибрируют обидой и гневом. Я сжимаю мобильный в руке и жмурюсь в попытке заплакать. Не получается. Слез нет, есть лишь сухой огонь, лижущий легкие и щеки, и молотящий в висках бит: "Пошла ты к черту, пошла ты, мать твою, к черту. Мне на тебя наплевать, наплевать".

Разве так себя ведут те, кто хоть немного любит? Ну хоть самую чуточку? Разве должна я все это слушать,

просто потому что она меня родила? Бабушка всегда говорила, что я должна любить маму, потому что она моя мама. Пожалуй, это единственная вещь, в которой я с ней не согласна. Я не могу любить человека просто потому что так надо. Любовь она либо есть, либо нет, правильно? Я бы хотела ее любить, но не могу. Каждый раз мама говорит такие вещи, от которых внутри неделями больно и гадливо. За девятнадцать лет такая гора навалилась, что невозможно ни перелезть, ни переступить. 

Я выпиваю стакан воды, ощупываю глазницы и, убедившись, что слез по-прежнему нет, берусь за нож. Нарезать, посолить, посыпать черным перцем. Не забыть чеснок и базилик. Нужно еще приготовить соус. У того английского повара по телевизору так быстро и легко все получалось. Не будет у меня семьи, ну и пусть. А учиться я пойду. Завтра же позвоню в деканат МГУ и узнаю, можно ли перевестись сразу на второй курс. Пусть продолжают мне с Кристиной перемывать кости. У меня все будет хорошо.

28

— Давай в Чайхоне на Арбате часов в семь. Бумаги с собой привези — посмотрю.

Булат расхаживает по спальне, замотанный в полотенце, а я делаю то, что привыкла делать в такие моменты — молча за ним наблюдаю. После секса потребность в его близости становится особенно сильной, но как раньше Булат больше со мной не лежит. Закончит дело и сразу идет в душ, или как сейчас, начинает кому-то звонить. Все никак не забудет мне тот случай с Фиделем. И приезжать он тоже стал реже — не чаще двух раз в неделю.

«Наверное, Карина радуется», думаю я беззлобно. Ненависть к ней, потухшая тем днем, так ко мне и не вернулась. Про ее визит Булат не знает, по-крайней мере я ничего ему не говорила. Захочет Карина — пусть сама расскажет. Я не стукачка какая-нибудь.

— Собралась поступать? — вырывает меня из мыслей его голос.

Оказывается, Булат закончил говорить и теперь смотрит на меня, держа в руках распечатку из деканата. Я мысленно даю себе оплеуху. Почему я ее не убрала? 

Не заботясь о собственной наготе, я спрыгиваю с кровати и выхватываю у него листок. Мое поступление должно было стать сюрпризом, и Булату о нем знать преждевременно. С его тяжелым характером он обязательно захочет опустить меня на землю. 

— Не поступать, а перевестись. Необязательно трогать мои бумаги.

— Ты по какой специальности в Череповце училась? История?

— География, — буркаю я, запихивая бумаги в тумбочку.

— А в МГУ хочешь на туризм?

И снова этот раздражающий скепсис в его голосе, от которого кожа начинает чесаться. Достал.

— Да, хочу, — я поворачиваюсь к нему и воинственно задираю подбородок. — И поступлю. В деканате сказали, что у них есть одно свободное место на бюджете и перевестись вполне реально. Дисциплины у нас совпадают. Всего пару экзаменов сдать.