Двое
Шрифт:
Но у него были черные брови, и волоски на ногах тоже темные, поэтому, может, он и не красит влосы. У него отличный подбородок, сильный, волевой. Он загорелый. Многие лондонские мужчины проводят много времени, горбясь над компьютерами, и это видно. Этот мужчина выглядит, будто проводит значительную часть времени на улице. Этот красивый мужчина всего лишь среднего роста, пять футов десять дюймов, может, одинадцать, но он выглядит особенно сильным и решительным. Он мускулистый, поднимает своих мальчиков и сажает на свои плечи с поразительной легкостью. Обоих мальчиков одновременно, как циркач! Не думаю, что он пытается привлечь внимание, но привлекает. Он притягательный. Я замечаю нескольких
Я смотрю на этого очень красивого мужчину и, хоть он мне нравится, и я наслаждаюсь этим, меня так же жалит знакомое, но всегда неприятное чувство. Я завидую его жене. Не то чтобы она была где-то рядом. Он играет с двумя мальчиками один, несомненно давая ей побыть несколько часов наедине. Может, она пошла на маникюр, или пьет Шардоне с подругами. Я представляю, как он говорит: «Давай, дорогая, ты этого заслуживаешь, они с тобой всю неделю. Теперь моя очередь». Я ненавижу его жену. То есть, очевидно не по-настоящему, я же не знаю его жену.
Но вроде как.
Это происходит в мгновение ока. Мгновение, которое заканчивается прежде, чем началось, и все же оно немедленно, навечно врезается мне в память в замедленной съемке. Он отводит взгляд всего на наносекунду. Старший мальчик выкрикивает: «Посмотри на меня, папочка!» Он стоит на качели, неумело подгибая колени в попытке раскачаться. Цепи качели гремят.
– А ну сядь, – приказывает отец. От озабоченности он звучит свирепым, старомодным. На лице мальчика мелькает беспокойство, он рисовался, делал что-то смелое, примечательное, он не совсем понимает, в чем проблема. – Ты упадешь! – кричит отец для прояснения. – Ты хочешь довести меня до сердечного приступа?
Тогда старший мальчик слушается – медленно, опасно подгибает колени, качель дрожит, когда он находит более безопасную позу – младший нетерпеливо выдергивает ладошку из папиной руки и пытается сам съехать с горки. Вместо этого он переваливается сбоку. Он падает головой на бетон, словно спрыгивая с трамплина в бассейн. Его пухлое тельце несется к земле. Ускоряется, хоть высота падения меньше двух метров. Звук удара его младенца о землю сотрясает меня до костей.
Нос, губы и голова кровоточат сильнее всего.
Я мгновенно оказываюсь на ногах. Бегу к ним. Обычно я колеблюсь, но не теперь. Отец просто таращится на ребенка. Замерев. Он не наклонился помочь ему инстинктивно, что странно. Наверное, он в шоке. Ребенок не кричит, что было бы успокаивающим, нормальным. Может, он потерял сознание? Я осторожно касаюсь его маленькой руки, и он моргает. Он в сознании, но потрясен. Почему он не плачет? Он смотрит на меня круглыми, доверчивыми глазами. Я понятия не имею, почему этот ребенок решил, что может мне доверять. Я не знаю ничего о детях, травмах или что нужно делать. Я не знаю ничего, но все же он нуждается во мне. Он смотрит на меня, будто у него есть только я, и так как его отец замер на месте, временно став бесполезным, так и есть.
– Ничего. Ничего. Все будет хорошо. Я с тобой, – бормочу я, вытаскивая телефон и вызывая «скорую».
Я в майке с расстегнутой рубашкой поверх нее.
Пока мы ждем «скорую», я продолжаю успокаивающе бормотать отцу и мальчикам. Я говорю, что все выглядит хуже, чем есть на деле (я этого не знаю). Я обещаю остаться с ними, потому что отец спрашивает об этом, а я не могу ему отказать. Фиона наблюдает, шокированная. Он не привыкла, чтобы я брала что-либо под контроль, или могла это сделать. Вокруг нас собралась небольшая толпа зевак, они все спрашивают, вызвали ли «скорую», кто-то закутывает пострадавшего малыша в свою куртку, кто-то спрашивает, хочет ли он пить, а еще один человек говорит, что ему нельзя ничего пить или есть, «на всякий случай». Потом толпа начинает расходиться, родители не хотят, чтобы их дети видели это, они кивают мне и бормочут: «Похоже, вы сами справитесь», и исчезают. Я не знаю, стоит ли двигать ребенка. Я уверена, что этого делать нельзя, учитывая возможное сотрясение, но все же каким-то образом он опускает голову мне на колени. Кровь из его раны пропитывает мою белую ажурную юбку. Я нежно поглаживаю его плечо, держу за руку, его большие карие глаза не отрываются от моих все это время.
– Как тебя зовут, ангелочек?
– Себастьян, – говорит отец.
– Но мы в основном зовем его Себом, – добавляет брат. – Я Оли, – добавляет он задним числом.
– Привет, Оли, – я улыбаюсь, но он не отвечает взаимностью.
Когда приезжает «скорая», меня принимают за мать Себа. Я объясняю, что это не так, парамедики действенные, добрые, сочувствующие, но очевидно не хотят терять время.
– Кто поедет с ним? – резко спрашивают они. Пальцы Себа сжимают мои. Его отец замечает.
– Можно мы все поедем? – спрашивает отец.
– Так нельзя.
– Пожалуйста. – Полагаю, парамедик тоже видит отчаяние и страх в лице отца, поэтому он нерешительно кивает.
Я не колеблюсь ни секунды. Запрыгиваю в «скорую». Двери закрываются перед потрясенным лицом Фионы.
– Меня зовут Ли Гиллингэм.
– Марк Флетчер.
Это должно казаться странным. Это не так. В тот момент я ощущаю себя защищающей, полезной, необходимой, как никогда.
Я обнаруживаю две вещи о посещении больницы с ребенком. Первое – работники заботливые, эффективные, успокаивающие и знающие. Второе – процесс все равно ужасает. Себа забирают на рентген. Марка многократно расспрашивают, как случился инцидент. Полагаю, в случае детских травм медицинские работники не могут быть чересчур осторожными. Я пересказываю, как Себ упал с горки.
– Это случилось в долю секунды. Он просто съехал, бесстрашно.
– Да, это дети, – комментирует медсестра не без сочувствия.
Нас с Оли и Марком просят подождать в маленькой комнате, весело украшенной, специально чтобы отвлекать детей. На стенах нарисованы радуги. Кругом разбросаны пластмассовые игрушки, есть корзина, полная книг. Оли, похоже, ничего из этого не интересует. Он сидит, глядя в дверь, за которую забрали Себа. Несчастный.
– Не волнуйся, доктора знают свое дело. Они о нем позаботятся, – говорю я с наигранной легкостью. Кондиционер в комнате чересчур сильно охлаждает, но я не хочу снова надевать рубашку, хоть мне ее вернули, потому что она покрыта кровью Себа.