Двор чудес
Шрифт:
— Верно, верно! Я помню, там было что-то красное…
— Говори еще! Говори!
— Один солдат его отцепил… а фонарь так и остался у меня в глазах.
— Подумать только, а в прошлом году я чуть было не велел его убрать!
— Батюшка, я все равно узнал бы… Есть и другие приметы…
— Да и как бы ты не узнал, что старый отец твой здесь! Так непременно должно было быть — слышишь ли? Но как же ты хорошо говоришь! Так свободно, изящно…
— Это вам по-отцовски кажется, батюшка…
— Нет-нет, это верно… Как будто ты получил образование… Кто тебя учил? Какой почтенный, добрый человек позаботился о твоем воспитании? Ведь не эта же ужасная ведьма…
Лантене побледнел, вся его радость вдруг испарилась. Он чуть было не произнес имя Этьена Доле — но он был человек благородный и скорби свои хранил при себе.
Но тут Монклар все с той же быстрой переменчивостью мыслей, что замечалась в его действиях и словах с тех пор, как он первый раз вошел в застенок, воскликнул:
— Какой же я дурак! Держу тебя здесь, в этой вонючей камере! Ты же, должно быть, смертельно проголодался… Пошли, пошли… приготовлю тебе поесть…
В этот миг дверь камеры закрыла чья-то тень и голос Лойолы произнес:
— Так! Что это значит? Великий прево готовит побег заключенного? Да вы с ума сошли, граф де Монклар!
Да, это говорил Лойола.
Час казни Лантене приближался, и преподобный отец явился преподать узнику утешение религии. То был знак великого уважения к нему. Для других заключенных, даже для знатных вельмож, Лойола бы шага не сделал.
Но Лантене противостоял ему с отвагой, перед которой он отступил. Он думал, что владеет шпагой лучше всех, а Лантене опасно ранил его.
По всему поэтому ненависть Лойолы к Лантене удесятерилась.
Быть может, он ненавидел его больше, чем Доле.
Итак, на рассвете Игнасио Лойола поспешно вышел из монастыря, в котором проживал после случая в Зловонной Дыре, и пошел к дому великого прево.
Подойдя к резиденции, Лойола увидел: стража и слуги, собравшись во дворе, о чем-то разговаривают — вполголоса, но очень оживленно.
При виде его разговор утих. Люди склонились в той почтительной позе, какая бывает у лакеев, внезапно застигнутых хозяином.
Домочадцы сочли Лойолу за важную персону, потому что Монклар велел повиноваться монаху при всех обстоятельствах, потому что оказывал ему величайшее почтение, потрудился сам проводить его до дверей, да и еще по многим признакам. Особый инстинкт прислуги дал им распознать человека грозного, столь высокопоставленного, что перед ним дрожал и граф де Монклар, и королевский двор, и весь город.
Лойола же с первого взгляда понял, что случилось нечто необычайное.
Он подошел к сержанту — начальнику караула.
— Что тут случилось, молодец мой?
— Ничего, отче, — нерешительно ответил сержант. — Ничего особенного…
— Где господин де Монклар?
— Вот мы как раз только что об этом и говорили. Господин великий прево в подземелье, разговаривает с заключенным…
— С Лантене?
— Точно так, ваше преподобие…
— И что же в этом необычного?
Сержант не ответил: он не смел повторить то, о чем толковали слуги со стражей.
— Отведите меня к господину великому прево, — резко сказал Лойола.
— Сию секунду, преподобный отец! — откликнулся сержант. Ему самому хотелось посмотреть, что происходит в камере Лантене.
Но его надежда была напрасна. На последней ступеньке монах молча отослал его наверх.
Сам Лойола остановился под лестницей.
Он склонился в сторону камеры, которая стояла с отпертой дверью и слабо освещалась фонарем на полу, и молча прислушивался.
Когда же монах услышал, о чем говорили отец и сын, когда понял, что Лантене от него ускользает, он осклабился улыбкой страшной злобы.
Прежний рыцарь, суровый боец, могучий мастер клинка в нем погибли: остался лишь человек, мечтающий о сверхчеловеческой деспотической власти, упорный и зловещий теоретик, придумавший, будто цель оправдывает средства…
Легко ступая, он поднялся по лестнице, подозвал в караульную сержанта, показал ему какую-то бумагу, отдал ясные и скорые распоряжения… Потом, с той же улыбкой на устах, он спустился.
Услышав голос Лойолы, Лантене в отчаянье содрогнулся, на лбу у него проступил пот, и он стал нащупывать свой кинжал, которого, конечно, не было.
Монклар же вскрикнул от радости.
— Отче! — кинулся он к монаху. — Как же вы порадуетесь моему счастью! Будьте же сто раз благословенны! Не сомневаюсь: это вашими молитвами…
— Вы бредите, граф де Монклар! — сурово прервал его Лойола. — Что это! Вы освобождаете бунтовщиков! Вы же знаете, что этот человек — бунтовщик, предавший Бога и короля; он покушался на жизнь Его Величества прямо в Лувре! И горе тому французскому подданному, который посмеет задержать его! Горе, — продолжал он, возвысив голос, — и тому слуге короля, который посмеет арестовать вас самих, если вы становитесь сообщником еретика, бунтовщика, разбойника и вора, уличенного в столь невозможных преступлениях, как покушение на жизнь государя!
— Отче, — сказал пораженный Монклар, — кажется, вы забылись… Постойте, я в двух словах вам все объясню…
— Стража! — произнес Лойола громовым голосом. — Именем короля, которого я сейчас представляю, именем Церкви, уполномочившей меня, исполняйте ваш долг!
Лойола отошел в сторону. Подземелье наполнила вооруженная стража.
Монклар в отчаянье крикнул:
— Мерзавцы! Так вы поднимете руку на вашего хозяина?
— Сержант! — прогрохотал Лойола. — Если дорожите своей головой — повинуйтесь!