Двор чудес
Шрифт:
Мысль остаться в городе, в котором совершилось такое злодейство, была Манфреду непереносима. Он быстро сообразил, что надо делать. Прежде всего найти Лантене, избавить его от скорби. Его, Авет и Жюли он увезет с собой.
Потом воображение перенесло его в Фонтенбло. Что там происходит? Удалось ли похищение, которое задумал старик Флёриаль?
Его охватила страшная тоска. Мысль, что он сидит здесь запертый в лачужке, бесполезно и бессильно, была ему невыносима. Он собрал все свои силы, поднялся и кое-как оделся.
Тогда он понял, что рука болит пронзительно, но кроме нее, ничего: оставалась только слабость из-за потери крови.
Манфред посмотрел кругом, нет ли вина или чего-нибудь подкрепляющего.
Маржантина глубоко спала.
— Бедная женщина! — прошептал он, глядя на осунувшееся лицо безумной.
Манфред не находил того, что ему было нужно. В углу он заметил отверстие — что-то вроде шкафчика, выделанного в стене. Он подошел к отверстию и просунул руку. Рука нащупала какую-то бумагу.
Манфред взял бумагу и рассеянно посмотрел на нее. И тут он вздрогнул. Бумага была сложена и запечатана, как письмо, и на ней был адрес. Адрес был краток: «Манфреду». Какому Манфреду? Уж не ему ли самому?
Юноша решился разбудить Маржантину и легонько толкнул ее. Безумная от неожиданности вскрикнула, а потом расхохоталась:
— Ты что, уже здоров?
— Здоров, милая Маржантина. А кому это письмо, скажи-ка?
— Тебе.
— А от кого?
— Так от Джипси! Она мне сказала: «Отдашь ему, когда он будет здоров, через неделю, но не раньше».
— Правда? Джипси так сказала? Так я уже здоров.
Говоря это, он то краснел, то бледнел, и Маржантина заметила, что руки его трясутся.
Вот это замечательное письмо. Мы приведем его целиком — даже с теми подробностями, которые для нашего рассказа, в общем-то, ни к чему.
Письмо Джипси к Манфреду
«Теперь мне вреда от этого уже не будет. Я расскажу тебе, в какой ты стране родился и кто твой отец. Я долго думала, пока не решилась, потому что поклялась Альдебараном — звездой моей судьбы — никогда тебе этого не говорить.
Да что! Пожалуй, вера в Альдебаран тоже умерла в моем сердце, как и многое, во что я верила. Может быть, я бы и давно уже рассказала тебе, кто твои родители — ведь я к тебе привязалась и немножко даже полюбила, — да кое-чего боялась, а чего — ты и без объяснений поймешь. Теперь бояться уже нечего.
Итак, прочти мое письмо внимательно, потому что больше ты меня уже не увидишь. По тем подробностям, что я тебе расскажу сейчас, тебе будет легче узнать родителей.
Вот как было, Манфред.
Скоро будет двадцать два года, как я кочевала в Италии со своим племенем. Мы пришли из каких-то далеких азиатских стран, которых я уже не помню. Там живут старейшины нашего народа. А мы прошли через Аравию, потом через Египет. Там мы жили долго. Я там научилась разным наукам.
В Александрии все племя село на корабли, но одни поплыли к Геллеспонту, в турецкую страну, а другие, и я в их числе, отправились в Сицилию.
Из Сицилии мы переправились в Италию, там племя разделилось, и каждый пошел своей дорогой.
Я с тем человеком, которого взяла себя в мужья, и с сыном прошла всю Италию насквозь. Мы пошли в Неаполь, из Неаполя в Рим, потом во Флоренцию и в Мантую. Я гадала. Муж плел всякие вещи из лозы. Они хорошо продавались, я тоже много зарабатывала, любила сына до обожания и была счастлива… Счастлива!
Это все, Манфред, я тебе рассказываю, потому что сейчас мне грустно и радостно перенестись в те времена, когда мой сын был жив. Сыну моему, Манфред, было лет шестнадцать. Он был красивый и гордый, как ты.
Итак, мы были в Мантуе, как я тебе уже рассказала. Прожили мы там месяц и уже готовы были двинуться дальше навстречу нашей бродячей судьбе, но тут на меня обрушилось страшное несчастье.
Один молодой синьор оскорбил моего сына, надсмеялся над ним, а тот его за это побил. Его тут же схватили. За это полагалась пожизненная тюрьма, а то и смерть.
Я обезумела, стала всех расспрашивать:
— Кто правит Мантуей?
Мне со смехом отвечали:
— Мантуей правит герцог, а герцогом правит госпожа Лукреция Борджиа.
Я помчалась в герцогский дворец.
Только через пару дней мне удалось попасть туда, чтобы меня провели к самой Лукреции Борджиа. Ты, должно быть, слыхал про нее, ее все знают.
Я бросилась к ногам синьоры Лукреции, рассказала, что случилось с моим сыном. Говорила, что я умру с горя, если сына мне не вернут, плакала, долго молила ее на коленях.
Сперва синьора Лукреция слушала меня высокомерно и равнодушно. Потом показалось, что до нее начали доходить мой рассказ и моя скорбь. Она внимательно на меня смотрела.
Потом она отослала дам из своей свиты, и мое сердце забилось в надежде.
— Так ты очень любишь сына? — спросила она меня.
— В нем вся моя жизнь! — рыдая, воскликнула я.
— Ты знаешь, что его должны осудить на смерть: не может жалкий цыган бить знатного дворянина. Так что его казнят… Но если хочешь, я могу его спасти.
Я слушала, сама не своя от горя.
— Если ты любишь сына, — мрачно продолжала она, — значит, для его спасения на все готова?
— На все! На все, синьора!