Двор чудес
Шрифт:
— Да, да, говори дальше…
— Мы делаем так, чтобы он подольше помучился.
— Ну да? — воскликнул вор, весь покрываясь испариной. — А как вы это делаете?
— Маленькие хитрости… Вы знаете: как только человек повиснет, мы прыгаем и хватаем его за ноги. Потянем, шейные позвонки переломаем — и все. Так вот, — продолжал подручный, — если дернуть не резко, а тянуть потихоньку — тогда, сами понимаете, повешенный и умирать будет потихоньку. Можно на несколько минут растянуть.
— Ужас! — прошептал Кокардэр, хотя никогда за собой не замечал, чтобы нервы у него были слабые.
— Что вы сказали?
— Забавно получается, говорю…
— А что ж, работа такая. Развлекаемся как можем.
— Так Лантене, говоришь, повесят завтра утром?
— В семь утра. Если есть охота — приходите, повеселитесь немного.
— Как не прийти! А в какую тюрьму посадили этого злодея?
— Вот чего не знаю, того не знаю. Завтра утром его привезут — больше нам ничего не сказали.
Кокардэр, совсем подавленный, молчал, а подручный палача от вина развеселился и продолжал болтать:
— А знаете, не вы одни завтра порадуетесь. Этого разбойника хозяину совсем особо рекомендовали.
— Хозяину?
— Ага, присяжному палачу. Он получил особые распоряжения не только от великого прево, а еще кой от кого поважнее.
— Кто же может быть важней великого прево, кроме короля?
— Э, — сказал подручный, у которого язык начал уже заплетаться, — вот и видно, что вы того не знаете, что мы… кто в Париже всех страшнее… Король — это король, ничего не скажешь… Но для нас великий прево больше короля… а есть кое-кто еще и побольше великого прево…
— Не может быть!
— Если бы вы сами, как мы с хозяином, видели, как сам граф де Монклар дрожал перед этим монахом, вы бы так не говорили!
— Так это монах?
— Монах… а как его зовут, — продолжал подручный, беспокойно озираясь, — я вам не скажу, и не просите! Уж лучше пусть все черти адовы цепанут меня за подштанники, чем этот монах на меня прогневается!
Тут подручный палача, словно охваченный неодолимым ужасом, разом допил свою кружку и распрощался с ворами. Вскоре Кокардэр с Фанфаром тоже вышли.
— Что ты на это все скажешь? — спросил Кокардэр.
Фанфар покачал головой:
— Скажу — пропал наш бедняга Лантене.
— Была бы у нас хоть неделя! А то завтра, да еще поутру!
И Кокардэр ускорил шаг, как будто надежда вела его в неизвестном направлении.
Но во Дворе чудес его ждала и радость: одна потаскушка сказала ему, что Манфред ранен в руку, а ухаживает за ним полоумная Маржантина.
— Хотя бы он живой!
Друзья побежали к Маржантине, где и встретили Манфреда, как мы уже рассказали.
XXI. Мэтр Леду
Вокруг Малого Шатле прежде был лабиринт улочек, переплетавшихся и расходившихся, а вместе напоминавших плотную паутину, посредине которой знаменитая тюрьма казалась чудовищным пауком.
Одна из этих улочек неизвестно почему называлась Кошачьим переулком. Не было переулка мрачнее, темнее, пустыннее. Прохожий, забредавший туда, невольно ускорял шаг от невнятного ужаса, а еще быстрее он начинал шагать против дома, стоявшего в середине.
Этот дом, куда, как, может быть, помнят наши читатели заходил однажды преподобный Игнасио Лойола, охранялся прочной, целиком окованной железом дверью с маленьким окошечком посередине, забранным толстой решеткой. Там-то и жил присяжный палач города Парижа — лицо приметное. Он подчинялся непосредственно великому прево и начальствовал над маленькой армией из двух десятков учеников, подручных и рабочих.
Фамилия его была Леду [7] . Он носил ее скромно, и она ему очень подходила.
Всякий раз, когда открывалась окованная железом дверь, соседи перешептывались между собой:
— Кого на этот раз?
Никто никогда не видал у него ни слуги, ни служанки, ни жены, ни любовницы, ни каких-либо родственников. Не всякий палач — нелюдь, но этот был вполне и в точном смысле слова нелюдим.
В ту ночь, когда поутру Лантене, как мы видели, увели на Трагуарскую виселицу под надзором Лойолы, раньше, вечером, когда мэтр Леду собирался спать, в дубовую дверь постучали.
7
Ledoux (франц.) — кроткий, приятный. — Примеч. перев.
Палач сердито пробурчал про себя несколько неразборчивых слов и немного подумал: открывать или нет. Все же он решился и отворил дверное окошко.
За ним стояли три человека.
— Кто такие? — спросил он.
— Воры со Двора чудес, — дерзко ответил один из троих.
Ответ сильно поразил палача. Такая откровенность внушила ему даже некоторое уважение. Все же он недовольно проворчал:
— Что-то вы торопитесь свести со мной знакомство! Подождали бы еще, оно и так не за горами. Чего вам надо?
— Мы хотим сказать кое-что, для вас очень важное. Надеемся, вы нас за это отблагодарите парой экю.
— Гм! А в чем дело?
— Не можем сказать, пока не договоримся о цене. Только имейте в виду: вам грозит потеря должности. Если вы не узнаете то, что мы случайно услышали, завтра у Парижа будет новый палач.
Говоривший явно знал, какое действие эти слова произведут на мэтра Леду. Дело в том, что палач был не пьяница, не бабник, не гуляка, имел все добродетели того, что называется порядочным человеком. Но у него была одна слабость: он страстно любил свои обязанности. Собрание своих топоров он гладил и ласкал, как скупец перебирает свои золотые. В тот день, когда мэтр Леду ушел бы с должности присяжного палача города Парижа, он бы умер. Идя в процессии рядом с осужденным, с топором на плече, поглядывая на волны ужаса, пробегающие по толпе, он испытывал в глубине души некий восторг, никак не выражавшийся внешне, но от того не менее мощный.
От слов, произнесенных незнакомцем, мэтр Леду побледнел.
Да и чего ему было бояться? Красть у него было нечего. Кроме того, откровенность и прямота говорившего произвели на него сильное впечатление.
— Ну, проходите… — сказал он.
Три гостя вошли. Палач запер дверь и еще раз подозрительно посмотрел на них.
— Только имейте в виду, — сказал он, — поживиться у меня нечем. Разве что хорошим ударом кинжала, если у вас недоброе на уме.
— Не беспокойтесь, мэтр, — ответил тот же, кто говорил раньше, — у нас дурных намерений нет.