Двор чудес
Шрифт:
Капитан обернулся к приоткрытой двери, собираясь позвать солдат. В это мгновенье отворилась застекленная дверь в глубине залы, из нее вышел человек и гнусавым, насмешливым голосом произнес:
— Не трудитесь звать своих солдат, господин де Монтгомери, мы сами сдаемся королю!
— Трибуле! — негромко воскликнул Монтгомери.
— Нарочно из Бастилии явился помочь вам исполнять королевские приказы, дорогой мой!
— Трибуле! — еще раз произнес ошеломленный капитан.
— Готов доложить Его Величеству, как вы незамедлительно меня в Бастилию отправили!
— Говорите тише! — прошептал Монтгомери, в ужасе поглядев на солдат.
— Так и вы окажите любезность прикрыть дверку, не то кто-нибудь услышит, как вы соврали королю, сказав, что арестовали меня и отвезли в Бастилию!
Монтгомери с тупой покорностью повиновался и опять обернулся к Трибуле.
— Так-то лучше! — сказал тот. — Нам ведь есть о чем поговорить, дорогой господин де Монтгомери! А у солдат бывает очень тонкий слух, уж я-то знаю… Кстати, не желаете ли вообще отослать эту толпу, которая только зря толчется на улице?
— Зря? — повторил совершенно ошалевший Монтгомери.
— По всему судя, зря: ведь я и мои друзья сдаемся добровольно.
— Друзья?
— Ну да, мои дорогие друзья, молодые люди, хорошо знающие, что приказам нашего доброго короля Франциска должно повиноваться. Уверяю вас, Манфреда и Лантене оклеветали: они всей душой стремятся в тюрьму, только при условии, что я туда отправлюсь вместе с ними, что вместе с ними явлюсь перед королем, который, уверен, будет очень рад меня повидать… Я хотел их отговорить, но они уперлись — прямо невозможно! А знаете, дорогой капитан, хотите, мы их прямо сейчас позовем да и пойдем все вместе к вашим солдатам? «А это Трибуле! — крикнут тогда во всю мочь Манфред и Лантене. — Трибуле, он вышел из Бастилии, куда его отвез господин де Монтгомери!» Ведь всякому, слава богу, известно, что из Бастилии выйти ничего не стоит…
Дальше Монтгомери уже не слушал. Он вышел на улицу, тщательно закрыл дверь и приказал сержанту, сняв посты, вернуться со всем отрядом в замок.
— В трактире никого нет, — пояснил он, — птички упорхнули, но я еще допрошу трактирщика: вдруг он что-нибудь да знает.
Удивленный и польщенный тем, что начальник снизошел до объяснений, сержант поспешно собрал отряд, а Монтгомери вернулся в трактир.
— Трактирщик, анжуйского! — кликнул Трибуле.
Трактирщик поставил большой оловянный жбан и по знаку Трибуле немедленно скрылся.
Трибуле наполнил стаканы.
— Что же, начнем с того места, где остановились? — сказал он.
— А где мы остановились? — пробормотал Монтгомери.
— Эх, капитан, плохая же у вас память. Давайте, я вам помогу. Вот, помнится, вы взяли меня под руку, вывели из Лувра и попросили похлопотать за себя перед королем: воображали, что я у него все еще в милости.
— Так оно и было. К чему вы клоните?
— А вот к чему: я от вас удрал потихоньку, за что душевно извиняюсь, а вам король, когда вы вернулись в Лувр, приказал немедленно доставить меня в Бастилию.
— Откуда вы знаете? — воскликнул Монтгомери.
— Знаю и все тут, достойнейший капитан. Ну, а вы на другое утро объявили королю, что вашими стараниями я действительно заключен в Бастилию. Вы солгали, дорогой мой, но это было началом вашего фавора.
— Пусть так… И что же?
— Что же? А вот что: если вы арестуете моих юных друзей, я сдамся вместе с ними и скажу королю: «В другой раз, государь, лучше выбирайте людей для поручения отправить меня в Бастилию». Вы увидите, что будет.
Монтгомери весь задрожал. Он очень хорошо понимал: если такое случится, для него это будет катастрофа, от которой он уже не оправится. Хорошо еще, если он просто потеряет чин, должность и попадет в опалу…
— Да, — сказал он, яростно выдохнув, — приходится согласиться. Ну что же — как видите, я не арестовал тех двух воров, которых вы называете друзьями.
— Сегодня нет. А в другой раз?
— Даю вам слово…
— Вам я еще поверю, дорогой мой, но, возможно, другой офицер, уведомленный, а не то по внезапному наитию…
— Я буду молчать…
— Не сомневаюсь. Но древние римляне — а они, знаете ли, были очень умным народом — придумали такую поговорку: «Verba volant, scripta manent…»
— Что это значит?
— По-нашему примерно так: «Только то не вырубишь топором, что написано пером».
— Хотите расписку?
— Только и всего.
— А если я откажусь?
— Тогда послушайте. Я стар, мне моя ветхая шкура не дорога, да и не так уж страшно, в сущности, сгнить в каком-нибудь застенке. Зато свобода моих друзей для меня важна очень. Итак, если вы откажетесь дать расписку, я выхожу на улицу, подхожу к первому же офицеру и говорю: «Я Трибуле, отведите меня к королю».
— Это не помешает арестовать ваших друзей.
— Верно, но мы заранее за них отомстим. Манфред с Лантене будут арестованы… возможно, если еще согласятся на это! Но капитан, обманувший легковерного короля, уже наверняка будет арестован, отвезен в Париж под крепкой охраной и брошен в ту же самую Бастилию.
Монтгомери содрогнулся.
— Так пишите! — сказал Трибуле и подвинул к капитану явно заранее приготовленные чернила, листок бумаги и перо.
— Да я тебя убью! — взревел вдруг Монтгомери.
Он оттолкнул стол, выхватил длинный кинжал и бросился на Трибуле.
Тот отскочил назад. Капитан не успел до него достать, а шут уже стоял в позиции со шпагой в руках.
Монтгомери знал, что Трибуле очень сильный фехтовальщик, но все равно попытался бы заколоть своего противника, если бы в это мгновенье в залу не вошли четыре человека. Двоих Монтгомери знал: то были Манфред и Лантене.
Они никак не угрожали капитану и казались простыми зрителями сражения. Но Монтгомери понял: если с Трибуле что-то случится, живым он отсюда не выйдет.