Двор. Книга 2
Шрифт:
Иона Овсеич, хотя лично не присутствовал, пересчитал по пальцам, что именно привезли, и прямо сказал Клаве Ивановне: формально Ланда имел законное право, но с моральной стороны надо помнить, что вокруг люди, которые все видят своими глазами.
От Степы Хомицкого из Германии прибыло две посылки — обе с пуговицами, английскими булавками и нитками. Пуговицы были разные — для нижнего белья, для женских платьев, пиджаков, пальто и много других, с какими-то выкрутасами, которые годятся только для цирка. Тося смотрела на это добро и говорила, что второго такого дурня, как ее Степа, надо хорошо поискать.
Иосиф
— Тося, ваш Степа не такой дурак. Еще немножко — закончится война, женщины начнут шить себе наряды, и эти пуговицы будут нарасхват. А булавки и нитки сегодня на вес золота. Если вы сами не хотите постоять в Щепном ряду или на Новом базаре, найдите человека — он у вас заберет гамузом. Но лично мое мнение, постойте сами: мы не такие богатые люди, чтобы кормить спекулянтов.
Иосиф оказался прав: в первое воскресенье, свой выходной день, Тося стала на Привозе, в Щепном ряду, и за полдня сто катушек с нитками как не было. По дороге домой она купила кусок коровьего масла, фунт крестьянской колбасы, буханку хлеба и литровую бутылку вина.
— Тосенька, — подмигнул Котляр, — до этого добра не хватает только хорошего дьячка где-нибудь в чулане.
Тося выпила стакан вина, засмеялась, потом выпила еще один стакан и вдруг заплакала: как она может кушать эту колбасу, это масло, этот хлеб, когда ее Колька гниет в земле и никогда больше не сядет за стол, не ляжет на кровать, головой к окну, не трахнет ногой в дверь, когда заходит в комнату. А сколько разговоров было за ту дверь: красить, починять — так некому, а ломать — так двумя ногами, буц здоровый!
Иосиф вспомнил Пиню и Сашу, начало сильно дергаться левое плечо. Тося взяла за руку, погладила, спросила, что говорят доктора, разлила остаток вина по стаканам и пожелала, пусть кто на сегодня живой, больше не знает горя.
Среди недели Тося выходила после смены то на Привоз, то на Новый базар, то на Староконный, чтобы не было так заметно и меньше придиралась милиция, а вечером звала в гости Иосифа. На четвертый или пятый раз Иосиф хотел отказаться, от вина ему делалось хуже, Тося обиделась и сказала, что взяла на двоих, а так придется одной. Иосиф уступил, но с условием, пусть это будет последний раз.
В двенадцать, начале первого, Иосиф поднялся, чтобы идти домой, Тося остановила его, усадила на кровать, отстегнула протез, а споднее, сказала, нехай скидает сам. Утром, оба чуть не проспали, Иосиф вышел за дверь, громко постучал, как будто подошел сию минуту. Тося крикнула, что сейчас нет времени, пусть заглянет после работы.
Вечером, в субботу, Иосиф зашел опять, долго уговаривал Тосю не пить, но повторилось, как в прошлый раз: утром на смену не надо было спешить, спали, пока могли держать глаза закрытыми. Когда проснулись, немножко лежали молча, повозились, Тося засмеялась, сказала, что в молодости Иосиф был, наверно, лихой рубака, и добавила неприличную рифму. Про своего Степу она сказала то же самое, теперь он с немочками в поганой Германии, но получилось не очень смешно. Иосиф надел брюки, поскакал на одной ноге к умывальнику, взял в руки мыло и покачал головой: бедная Аня мучается в госпитале и ничего не подозревает.
За выходной день Тося расторговала полторы тысячи английских булавок, люди брали по десятку, а некоторые даже два-три.
— Малая, —
Клава Ивановна пожала плечами: а что она должна делать со своими нитками и булавками — власяницу, кольчугу! Иона Овсеич нахмурился:
— Малая, шутка хороша, когда она на месте, а когда не на месте, она уже не шутка.
Во дворе, непонятно, кто первый начал, пошли разговоры про горячую дружбу, которая вдруг закипела между Хомицкой и Котляром. По адресу Иосифа удачно сказала Дина Варгафтик и многие повторяли ее слова: можно подумать, у него выросла вторая нога — прыгает, как петух.
Клава Ивановна позвала к себе в гости Тосю и предупредила насчет разговоров, которые идут вокруг. Тося расплакалась и ответила, нехай прочистят спичкой, если вязнет в зубах, а пережеванное невкусно.
— Я тебе верю, — сказала мадам Малая, — но ты должна принять меры, чтобы не было пищи для разговоров.
Поздно вечером, Тося уже закрыла ставни, с улицы все видно, сильно постучали в дверь. От неожиданности Тося затряслась и, вместо того, чтобы сразу отпереть, осталась на месте возле окна. Через минуту опять постучали, теперь уже рукой и ногой, Тося побежала открывать, но ключ, как будто нарочно, поворачивался до середины и застревал.
— Сейчас! — крикнула Тося, засунула ручку ножа в кольцо, ключ сделал сразу полтора оборота, но сильно погнулось кольцо.
— Что такое, — возмутилась с порога Клава Ивановна, — что за баррикады ты устраиваешь здесь!
Тося показала ключ, как сильно погнулось у него кольцо, Клава Ивановна не смотрела, а быстро ходила по комнате, вроде спешила и боялась проворонить.
— Что вы ищете? — спросила Тося.
Клава Ивановна не ответила и, в свою очередь, поинтересовалась, зачем Хомицкая закрывает ставни, когда все другие держат открытыми, Тося объяснила: из дома напротив хорошо видно, что делается у нее в квартире.
Клава Ивановна скривилась:
— А что такое делается у тебя в квартире, чтобы надо было прятаться?
— А что у меня может делаться? — спросила в ответ Тося.
— Нет, — провела пальцем в воздухе Клава Ивановна, — это ты мне ответишь, что у тебя может делаться. То разговоры во дворе про шуры-муры с Котляром, то ставни закрываются, то дверь не открывается. Хомицкая, слишком много странностей. До сих пор я тебя защищала перед Дегтярем, а теперь мне надо самой хорошо оглянуться.
— А ты меня не защищай, — вдруг перешла на «ты» Хомицкая. — Защитница нашлась! Три года пряталась в эвакуации и сидела бы себе, а сюда нечего было вертаться, без тебя обойдемся, не подохнем.
На минуту Клава Ивановна остолбенела, и, хотя стояла лицом к Тосе, было впечатление, что не видит ее, или видит, но не узнает. У Тоси кривились губы, как будто вот-вот расплачется, Клава Ивановна подошла к окну, открыла ставни, на подоконник лег белый свет луны, посмотрела на улицу, дома стояли как завороженные, остатки снега кучками лежали вокруг деревьев, и тихо сказала: боже мой, какая красивая ночь у нас в Одессе. От слабости Тося должна была прилечь, Клава Ивановна остановилась возле кровати, потрогала рукой Тосин лоб, пожелала спокойной ночи и пошла. Возле дверей она опять остановилась, помолчала немножко и тяжело вздохнула: