Дворец Посейдона
Шрифт:
В зарослях ежевики посвистывает птичка. Посреди дороги — большая лужа. В луже лежит буйвол, шкура его так блестит на солнце, словно его только что слепили из глины. Кола, пасущий этого буйвола, сидит со мной рядом и говорит:
— Давеча мать моя возвращалась из лесу, шла через гору Безмозглую, слышит — тетушка Тасо смеется, заливается…
— А что понадобилось там Тасо? — спрашивает Годердзи.
— А мать глядит, к дереву председателева кобыла привязана. Во как!
Кола и Годердзи старше меня. В их разговоре
На Безмозглой горе — кладбище. Такого маленького кладбища я больше никогда не видел. Всего несколько могил, обнесенных железной решеткой, и несколько корявых абрикосовых деревьев, скучных, бесплодных. А одна могила там — совсем свежая, со звездой. Похоронен в ней лейтенант, летчик, таджик. Аэродром совсем близко от нашего села, рукой подать. А мы-то думали, что военные умирают только на фронте. Когда лейтенанта похоронили, наше маленькое кладбище стало как-то значительнее и строже.
— Меня тоже похоронят на Безмозглой горе, — говорит Парна.
Парна сидит чуть поодаль. Лицо у него землисто-зеленого цвета, и дышит он тяжело и часто. Ребята толкуют, будто сердце у него с правой стороны. Мы все знаем, что Парна скоро умрет. Он сам тоже знает об этом. Вот и сейчас сидит он в сторонке и глядит на нас, иногда вставит словечко-другое. Тогда мы замолкаем на некоторое время. Мы очень жалеем Парну.
— И мне тоже звезду поставят! — говорит Парна.
Мы знаем, что это неправда, но не спорим. Ему все простительно.
— Вчера я на Алазани вот такого сома поймал, — говорит Годердзи.
Кола ухмыляется и ковыряет своим прутиком землю.
— Ну и что он тебе сказал? — спрашивает он у Годердзи.
— А что он должен был сказать?
— А ты не слыхал, что сомы говорить умеют?
— Мой не умел!
Я вижу, как по дороге идет мама. Наверное, ищет меня. Если б не ребята, вскочил бы и побежал ей навстречу.
— Вон мамаша твоя! — докладывает Кола.
— Вижу. — Я делаю такое лицо, будто мне нипочем, что меня ищут.
— Резо! — кричит мама. — Резо!
— Зовет! — Кола толкает локтем в бок.
— Слышу.
Мама не видит меня и, постояв немного, уходит обратно.
— А вы правда брошенные? — спрашивает Годердзи.
— Да, — я опускаю голову, и слезы подступают к самому горлу.
— Парна, а ну, дай я руку тебе на сердце положу, — оборачивается Годердзи к Парне.
— Ишак! — сердится Кола на Годердзи.
— Иди! — охотно соглашается Парна и расстегивает ворот.
Годердзи сует руку ему за пазуху. Лицо его постепенно светлеет.
— Как бьется, э-э!
Парна гордо улыбается.
—
Мне почему-то страшно и совсем не хочется, но я иду.
— Правее, — диктует Парна, — еще!
В руке у меня как будто птичка жалобно трепыхалась, как будто не чужое это сердце, а мое собственное, и я тоже скоро умру и меня закопают в землю на Безмозглой горе.
— Чего ты плачешь?! — спрашивает удивленный Парна.
А я уже иду по дороге. И вдруг вижу, что влез в лужу и стою над буйволом.
— Вылезай оттуда! — кричит Кола.
А я, весь вымазанный липкой грязью, обнимаю буйвола за шею и реву в голос.
…На Безмозглой горе стоит маленькая церковь без купола. Она такая маленькая, что раньше я принимал ее за сторожку. А оказалось, это церковь.
Я и Парна сидим в тени, которую отбрасывает церквушка.
Полдень. Ликующе трещат цикады.
— А почему эту гору зовут Безмозглой? — спрашиваю у Парны.
— Потому что смерть сама безмозглая! — отвечает Парна. — Мне мама так сказала.
Оба молчим.
По дороге верхом на осле тащится смерть Безмозглая, длинные ноги волочит по земле, блестящая пыль распускается за ней веером, как павлиний хвост. Голова ее клонится набок, и она что-то напевает, как гуляка, возвращающийся с поминок. Постепенно я различаю, что она поет:
— Парна — Парна — Парна-оз…
— Знаешь, — начинает Парна, видно, он хочет мне что-то сказать, но не решается.
Всадница на осле теперь едет по проселку меж двух рядов плетней и бьет палкой по ветвям ореха. Я замечаю, что она босая и вместо больших пальцев на ногах у нее — острые серпы, весело и грозно сверкающие на солнце.
— Знаешь, я тоже брошенный, — тихо говорит Парна.
— Что ты! Ведь у тебя и мать есть и отец…
— Все равно…
У осла на шее висит большой колокольчик и тоже вызванивает свое:
— Парна — Парна — Парна-оз!
…Дождь.
Я, дед Закара, мама и жена дядюшки моего, Пело, собираем виноград. Нам помогают тетя Тасо и ее муж Алэ. Алэ вернулся три дня назад. Один рукав заправлен у него под ремень. На груди блестит медаль, которую он каждое утро чистит самоварным песком. Все три дня Алэ провел возле парикмахерской. Окруженный толпой, он оживленно выкрикивал:
— Тра-та-та-та, все время так стреляют, понял? Тра-та-та-та…
— Верно! — кивает головой бригадир Гиго, который в империалистическую войну воевал. — Точно так стреляют…
Я вижу, как дядя Алэ валится в грязь и рыдает. Рядом стоит тетя Тасо.
— Почему в руку попала эта проклятая пуля, почему не в сердце, почему?!
— Сплетни все, сплетни, — всхлипывает Тасо.
Я бегу к деду, присевшему у лозы, он осторожно срезает гроздья ножом, рядом с ним уже полная корзина.
— Ты чего? — спрашивает он.