Дворец Посейдона
Шрифт:
— Дядя Алэ плачет! — Для меня это было невероятно: фронтовик, герой с медалями, и вдруг — плачет!
Дед как будто не слышит, продолжает срезать гроздья, одну протягивает мне:
— Это ркацители, благословен тот, кто его создал…
…Пасмурный день… Дует ветер. Холмы пожухли, и даже края неба кажутся желтыми.
Тетя Пело развешивает белье и приговаривает:
— Труды моего мужа другие пожинать должны, хоть бы дети остались от этого несчастного…
Мама стоит рядом и утирает
…Пело, мама и я входим в церквушку на Безмозглой горе. Тетя Пело прилепляет к стене свечку. Свеча гнется, как палец, и оплывает. Я протягиваю ладошку, и в нее каплет теплый воск.
— Богородица, дева святая, обрати на нас взоры свои, не покидай в беде. Помоги бедному моему Ило, да возвратится он с миром домой, да поразит врага лютого! Дева Мария, не покидай нас, не покидай! — : глухо твердит Пело в полутемной церкви.
«Неужели они не видят, — думаю я, — что богородицы нет дома. Да и как она может жить в этой пустой сторожке, здесь ни кровати, ни стола, ни стула!..» На стенах огарки свечей, как раздавленные бабочки.
Тетя Пело ставит у стены миску с кашей и накрывает сверху круглым хлебцем. Там же, рядком, стоят другие миски. На Безмозглой горе свистит ветер. Из села доносится пронзительный женский крик.
— Это Мелано, — говорит Пело, — наверно, про сына узнала…
Ночью мне снится, как усталая, в поизносившейся одежде богородица возвращается в церковь. С тяжким вздохом опускается она на землю, ставит на колени миску и принимается за кашу. Иногда она поднимает голову и к чему-то прислушивается.
— Это Мелано, — шепчет она.
В гору трясется на осле смерть Безмозглая, что-то напевая себе под нос.
— Это чья каша? — спрашивает она у богородицы.
— Сына Мелано.
— Тогда дай и мне отведать.
— Огня отведай, огня палящего!
— Тогда дай мне каши Ило!
— Не смей прикасаться к миске Ило!
— Я голодна! Голодна! — кричит Безмозглая.
Я просыпаюсь, босиком бегу к окну. Думаю, что увижу что-нибудь необыкновенное. Луна так светит, что во дворе все блестит. Посреди двора Тора сидит на хвосте и воет.
…Дядя Алэ ушел из дому и живет теперь в башне. Он натаскал туда сена и ночью спит на сене, укрывшись своей шинелью. По ночам мы слышим, как тетя Тасо зовет его:
— Алэ, послушай, Алэ!
Дядя Алэ не отзывается.
— Иди домой, ты что, свихнулся, что ли?..
Тетя Пело вымыла голову и сидит у железной времянки, сушит волосы, ниспадающие до самого пола.
— Алэ! Алэ! — кричит Тасо.
Тора вторит ей лаем.
— Собака собаке отвечает! — говорит дед Захара. — Когда мужчина уходит из дому, жена должна честь семьи беречь…
— Это наша война, наша, женская! — говорит тетя Пело, разделяя волосы на пробор, волосы блестят при
— Надо терпеть, дочка!
— Терпеть! Вот возьму и замуж выйду!
Мама испуганно смотрит на деда. Он молчит.
— Да, выйду, за Сику пойду. Ну и что же, что хромой, по крайней мере, его на войну не возьмут…
— Ты лучше этому Сике скажи, — спокойно говорит Закара, — пусть перестанет сюда ходить, а не то…
— Что, а не то? — спрашивает Пело.
— А не то я ему кривую ногу выпрямлю!
Тетя Пело хохочет.
Среди ночи я просыпаюсь от шума. Плачет Пело, да не плачет, а воет: Ило, Ило, Ило…
…Мы с мамой идем по воду.
Поздняя осень. Подмораживает. Впервые я замечаю, что мама стала похожа на деревенскую.
В городе она была совсем другая. Сейчас она стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на кувшин. Кувшин медленно наполняется.
По дороге шагает взвод, сбоку — лейтенант. Солдаты шлепают по лужам сапогами. С горки наперерез им бежит дядя Алэ с вещмешком в руке. Ноги скользят по раскисшей тропинке.
— Постойте! — кричит дядя Алэ.
Но солдаты не слышат, а лейтенант даже не смотрит в его сторону, идет прямо к нам и просит напиться. Солдаты останавливаются, кувшин переходит из рук в руки…
Дядя Алэ, запыхавшись, подбегает к лейтенанту:
— Вы что, не слышите?! Кричу-кричу: «Постойте!»
Лейтенант удивленно оглядывается. Он с трудом поводит покрасневшими глазами, не понимает, о чем говорит ему Алэ.
— Возьмите и меня с собой, возьмите! — дядя Алэ пристраивается к взводу.
Лейтенант негромко отвечает ему, мне не слышно, Алэ указывает ему на свой пустой рукав. Лейтенант качает головой. Алэ снимает медаль и трясет ею перед самым носом лейтенанта. Лейтенант уходит, за ним солдаты.
Дядя Алэ стоит на дороге с протянутой рукой. Вещмешок валяется на земле, у его ног. Он улыбается, но постепенно улыбка сходит с его лица.
Мы возвращаемся. Мама несет кувшин на плече, у меня в руках кувшин поменьше.
Я оглядываюсь.
Дядя Алэ все стоит на дороге, под дождем… Как брошенный…
Бабалэ
К каменному зданию женского монастыря пристроен белый трехэтажный дом. Оба дома окружены цепью кипарисов. На высокой монастырской колоколенке еще висел медный колокол, веревка от него была привязана к стволу кипариса. В колокол звонила старенькая сестра милосердия, монашка, созывала к обеду или ужину разбредшихся по саду больных.
Двор центральной районной больницы был полей голубей. В конце двора стоял маленький кирпичный дом, за кухней и прачечной, по ту сторону терновой изгороди, сушилось больничное белье — лиловое от синьки.