Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века
Шрифт:
В 22 случаях в отношении правонарушителей была применена не одна, а несколько мер воздействия. Арест, например, часто сопровождался внеочередным назначением в караул (11 случаев), а вычет из жалованья с целью компенсации материального ущерба — строжайшим выговором.
В 1764 году была издана так называемая Полковничья инструкция. В соответствии с ее положениями основными наказаниями для офицеров становятся: 1) выговор при собрании других офицеров;
2) командирование на караул или в другую службу «не в очередь»; арест с исправлением должности; 4) «арест же в квартире или в палатке без всякого должности исправления»; 5) «арест за профоса и содержание ж на палочном карауле» [197] ; 6) «хождение пешком за фронтом во время похода» {1244} . Решения, принятые полковыми судами Оренбургского корпуса, свидетельствуют, что подобные санкции применялись задолго до 1764 года. По-видимому, правительство Екатерины II лишь узаконило судебную практику полковых кригсрехтов. Вместе
197
Помещение для содержания военнослужащих под арестом и их наказания, стража при этом помещении.
Что касается приговоров с «наказанием на теле», то в отношении дворян в полках применялись исключительно шпицрутены. Этот вид телесного наказания был самым распространенным: в армии он воспринимался как дисциплинарное взыскание, не лишавшее военного и дворянина чести{1246}. Из 113 дворян, наказанных за правонарушения, лишь три человека подверглись порке за весь исследуемый период. Любопытно, что все они были потомственными дворянами. Подпрапорщик Ефим Федорович Воробьевский, выходец из дворян Алатырского уезда, попал под суд в 1753 году по обвинению в расхищении серебра из разграбленного калмыками купеческого каравана. По приговору военного суда он был прогнан через полк шпицрутенами шесть раз, а потом разжалован в рядовые до выслуги. В том же году он был произведен в подпрапорщики{1247}. Второй случай произошел с представителем старейшего рода Уфы — князем Василием Андреевичем Ураковым, служившим драгуном в Уфимском полку. В 1739 году он «за противность перед поручиком Кузнецовым в ослушании и за пьянство наказан шпицрутенами и послан в Екатеринбург в каторжную работу на два года»{1248}. Третий — драгун Шешминского полка ландмилиции Терентий Михайлович Шевелев, происходивший из смоленского шляхетства Казанского уезда, — попал под суд в 1744 году по обвинению в покупке «заведомо краденых лошадей и по конфирмации оштрафован шпицрутенами через полк 6 раз»{1249}. Таким образом, задолго до 1785 года телесные наказания применялись в отношении дворянства крайне редко.
Столь же редкими в практике наказаний были разного рода денежные штрафы. Всего в 18 приговорах в качестве меры наказания были установлены конфискация имущества, вычет из жалованья, требование восполнить пропажу и так далее. К ним приговаривали только в тех случаях, когда ущерб был доказан. В первую очередь это касалось преступлений в отношении имущества частных лиц, в то время как за преступления в отношении казенного имущества эта мера применялась далеко не всегда. Нередко в расчет бралась способность обвиняемого восполнить нанесенный ущерб. Например, в 1772 году поручик Оренбургского гарнизонного полка Автоном Иванович Ляпунов попал под суд за то, что, сопровождая до Смоленска партию башкир, совершал «не порядочные и чести офицера предосудительные поступки», в частности, брал «овес без меры, а сено без весу», обнадеживая сельчан тем, что «платеж учинен будет якобы следующим за ним Ляпуновым майором Шмаковым». Кроме того, он употребил «на свои надобности» отпущенные ему на раздачу башкирам 60 рублей, вымогал у жителей подарки, вино и деньги. Тем не менее он сумел избежать конфискации имущества, поскольку после подсчета ущерба, причиненного им на протяжении всего пути следования партии, оказалось, что его имение не компенсирует и сотой доли стоимости незаконно изъятого добра{1250}.
Судебная практика и законодательство
Исследование видов наказаний показывает, что в большинстве случаев мера ответственности за преступления и проступки не соответствовала статьям военного законодательства. Артикул воинский 1715 года, лежавший в основе этого законодательства, не был ориентиром для военных судов при вынесении приговоров служащим из дворян. При сопоставлении решений военных судов со статьями Артикула выясняется, что в 55 из исследованных нами 204 приговоров в качестве санкции должна была следовать смертная казнь без каких-либо условий и толкований. В первую очередь это касается нарушений правил караульной службы в городах и охраны крепостей (глава IV Артикула). Всего же, по нашим подсчетам, была нарушена 21 статья Артикула, предусматривавшая в качестве единственной меры наказания смертную казнь. Это, в том числе, статьи о драках с обнажением оружия, подделке финансовой документации, злостном неподчинении приказам вышестоящих офицеров, грабеже, вымогательстве и тому подобном.
Указы 1744–1755 годов заменили смертную казнь кнутом и каторгой. В сентенциях полковых судов такая мера почти не упоминается. Кригсрехты, подводя преступление под соответствующую статью Артикула, отмечают, что преступник хотя и заслуживает казни, но от нее избавляется. Особо подчеркнем и то обстоятельство, что в подобных приговорах полковые суды не ссылаются на соответствующие указы Елизаветы Петровны и Екатерины II.
Участники судебного процесса осознавали несоразмерность преступления и требуемого наказания и в некоторых случаях указывали причину этого несоответствия. Так, в пяти из 55 сентенций военных судов говорится, что от смертной казни обвиняемый избавлен, «дабы он чувствителен
Тем не менее массовые случаи замены высшей меры наказания двухнедельным арестом, временным разжалованием или денежным штрафом требуют объяснения. Вероятно, предусмотренные Артикулом 1715 года наказания в первое время после его издания, особенно в условиях Северной войны, применялись в полной мере. Тогда его жестокость была оправданна, однако в обстановке отдаленного гарнизона или рутинной пограничной службы подобные санкции действительно могли вызвать у военнослужащего состояние отчаяния, привести к утрате страха перед наказанием. Полное соблюдение всех норм и правил военной службы было просто невозможно, но эмоциональное перенапряжение, вызванное постоянным страхом жестокого наказания за их нарушение, было опасно в условиях неспокойной инородческой окраины.
Полковые суды игнорировали санкции Артикула 1715 года еще и потому, что в Оренбургском корпусе на протяжении всего XVIII века ощущался дефицит командного состава. В середине столетия вакантными оставались до 15 процентов командных должностей. Самой серьезной проблемой была нехватка обер-офицеров. Полковые суды вынуждены были бережно относиться к офицерам, совершившим даже серьезные преступления, поэтому в Оренбургском корпусе крайне редко встречается такая мера наказания, как каторга или ссылка. Однако недостаток командных кадров был местной особенностью, и вряд ли его следует считать типичным для гарнизонов центральных губерний России и армейских полков. Важно отметить, что большинство приговоров, вынесенных судами Оренбургского корпуса, предусматривали, что правонарушитель после соответствующего наказания остается служить в той же части.
Не имея возможности применять суровые санкции к нерадивым и недисциплинированным офицерам, командование рисковало полностью утратить контроль над ситуацией в крепостях-редутах, расположенных на границе протяженностью более 3000 километров. Наиболее острая ситуация сложилась в полках в третьей четверти XVIII века. На период с 1750 по 1775 год приходится 82 процента всех выявленных правонарушений. В это время в корпусе не было ни одного батальона, не имевшего офицеров, никогда не подвергавшихся наказанию. В 1754 году оренбургский губернатор Иван Иванович Неплюев сообщал в Военную коллегию, что
…от впадающих в разные прегрешения и междоусобных у штаб и обер-офицеров ссорах и несогласия производится фергер [198] и кригсрехты и следствие по такому не малому числу полков всегда бывает довольно, иные фергер и кригсрехты для конфирмации в военную коллегию от меня посылаются другие кригсрехты тако же и многие следствия по представлению его генерал майора, а по рассмотрению моему в силу е[е] и[мператорского]в[еличества] указов решимы бывают здесь, а в порядочном том деле произведении и представления по оным генерал майору и мне на рассмотрение настоящего обер-аудитора не имеется, а употребляется к тому обер-офицера {1252} .
198
Слушание дела. Представляло собой дознание или предварительное следствие.
В ряде случаев преступления носили характер коллективного сговора во главе со старшими офицерами. В 1750 году калмыками был разграблен караван, перевозивший серебро из Хивы. В погоню за грабителями был послан отряд драгун во главе с полковником С.А. Владыкиным, командиром Билярского полка ландмилиции. Партия без труда настигла калмыков, но офицеры, участвовавшие в погоне, возвращать отбитое серебро не пожелали, поделив его между собой{1253}. Однако еще более сложными для военных судов были конфликты, в которые оказывались вовлечены все офицеры гарнизона отдельной крепости, то есть свидетели преступления одновременно являлись и его участниками. Взаимные ссоры между военнослужащими, занимавшими разные должности, как правило, приводили к встречным жалобам с обвинениями в нарушении законов. Так, в 1760 году началось дело против капитана Уртазымской крепости Трофимова. Командование корпуса подвергло доскональной проверке все имущество крепости, вплоть до гвоздей в ободьях колес крепостных пушек. Всего было выявлено 32 нарушения устава. Однако в ходе судебного разбирательства Трофимов указал, что все обвинения против него выдвинуты подполковником Корфом, секунд-майором Шеншиным и капралом Саушкиным. Первый, по словам Трофимова, «за возвращение обратно хозяевам пойманным между Грязнушевским и Березовского редута на форпосте из Зелаирской крепости 5 лошадей на него Трофимова злодействует». Шеншин, «злобствуя застаревшими от подкомандующими неисправностях, которые ему за короткое время и отвратить было не возможно, его Трофимова, обнес». Жаловался Трофимов и на капрала Саушкина, припоминая ему «по злобе в пьянстве с ранней обиды и ругательствам и обнажении шпаги»{1254}. С другой стороны, участие офицеров в качестве асессоров в полковых судах могло приводить к нарушению присяги при исполнении этой должности. Известны четыре случая, когда офицеры оренбургских полков были обвинены в «несходственном с законами решениях в полковых кригсрехтах». Дж. Кип объясняет это обстоятельство тем, что необразованные и непритязательные асессоры были не в состоянии исполнить свою роль ответственно{1255}. Однако следует учесть и психологическую сторону: участники судебного процесса, назначавшиеся из того же полка, не могли быть всегда беспристрастными в отношении сослуживца.