Двойники
Шрифт:
— Тогда я тоже не вижу выхода, — говорит Данила.
— И мы не видим. Не доросли до таких глубин понимания.
— Но я предчувствую нашу победу, — излучает энергичный оптимизм Григорий. Данила даже видит хлещущие вокруг него аквамариновые струи оптимизма.
— На самом деле нам страшно. Нет в нас закалки Воина Солнца.
Наступает тишина. Что-то прекрасное, зовущее привлекает внимание Данилы. Он оборачивается к горе. Гора поет.
— Тихо. Сейчас лучше помолчать, — шепчет Григорий.
Мощная симфония, фонтан тончайшей гармонии ударяет из всех кристаллов горы. Глубинный, кажется, проникающий все мыслимые дали звук исходит откуда-то из ее недр. Он захватывает
Песня горы замолкает так же внезапно, как и возникла. Легко, светло на душе. Данила вытирает проступившие слезы.
— Да, Данила. Она нас слышит, и поэтому решила успокоить.
— Ее зовут гора Прохладна, — сообщает Пимский. — Я хотел написать про нее сказку — ты же читал мои сказки, — но понял, что сказка окажется бледной на фоне образа Прохладны.
— Пора нам спускаться, — предлагает Григорий. — Пойдем к океану, к тому, что ты видел в обмороке, в лесу.
Они стоят на берегу океана, на розовом песке.
— Последнее, Данила, о чем мы можем сейчас тебе рассказать, — это темные двойники. Их запускает в миры зло, как свои щупальца. Все они двойники друг друга.
— Но при этом они люди, души у них есть, пусть испорченные этим злом.
— Они разные. Каждый настроен на какую-то стихию нашего мира. Это потому, что каждый из нас уникален, сын своей стихии. Вот мы — дети стихии памяти.
— Да не стихии, а мира памяти, — перебивает Пимский.
— Поэтому Символист Василий, также настроенный на стихию памяти, общающийся с ней, искал Пимского, — продолжает объяснение Григорий. — Мир памяти он называет «тело сна». Не важно. Им владело страстное, им самим неосознаваемое желание — поработить Пимского, сделать так, чтобы он отвернулся от своей настоящей жизни, от общения с иными вселенными, а еще лучше — чтобы обратился к самому злу. Когда мы в мирах Геи, то весьма зависимы от общей человеческой атмосферы, от нравов, от всех этих мерзких психологических комплексов.
— Я бы сказал — психиатрических, — уточняет Пимский.
— Изволь. Тебя, Данила, можно было поймать на телесных удовольствиях. Воля мужская, сам понимаешь, небеспредельна.
— Понял. Александра Петровна, ведьма.
— Истинно так. Если бы не Тать, измочаливший тебя, — она б тебя так захомутала, пальцем без ее напутствия не шелохнул. Я бы уже помочь не смог.
— М-да. Тогда такой вопрос — почему тебя так скоропостижно забрали из твоего мира? — спрашивает Данила. Он чувствует некую подоплеку событий. «Я чуть было не попался в лапы темного двойника, да зло со злом пересеклось. А у него, наверное… Его, может быть, из-под носа выдернули».
— Потому что, пришел срок. Я свою миссию исполнил. Оставаться дальше было не только небезопасно, но и просто губительно для нас всех.
— Это надо разъяснить молодому человеку подробнее, — вновь перебивает Пимский. — Мне лично воевать с Символистом не хотелось. Не скрою, я не сразу понял, кто он. Земное сознание почти подчинилось ему. И если бы не Веров… Да, только услышав Заклятие горы из «Леса зачарованного», я наконец-то установил прямую связь с Григорием, с ним, — Пимский кивает на двойника. — Да, так вот. Совместно исследуя мир памяти, мы открыли неприятные подробности, которые нас изрядно взволновали. Символист Василий, тот настроен лишь на двойников, близких к миру памяти. Да и не Символист он. В мире Григория просто есть такой эссеист, к нашему делу никакого отношения не имеет. Но вот откуда он взял, что он не один такой, а лишь часть единого существа? Считая мир памяти миром сна, он принимал память о других
— Надо ведь немедленно ему помешать! Вы же можете многое!
— Мы только люди, да еще такие непрактичные.
— Чем мы можем помочь им через стихию памяти? Она всего лишь память. А здесь требуется решительное вмешательство.
— Ну хотя бы узнать, кто он, как выглядит, чтобы Марк знал в лицо; где живет?
— Не можем мы. Я наблюдаю за ним в мире памяти. Но если не видел чего-то в реальности воочию, в мире памяти оно — только образ, весьма абстрактный, как это бывает с предсказаниями во сне, понимаешь? Так что как он выглядит — неизвестно. Извини, этого знать мы не можем. Потому я и называю мир памяти стихией, что образы в ней сильно зависят от того, кто на них смотрит. Смотрю я там на этого темного двойника — и вижу невыразимо тошнотворного монстра, совершенно ничем не похожего на человека. Кроме того, мне иногда кажется, он чувствует мое присутствие и нарочно подсовывает мне маски… А в мире-то он вполне человек.
— В стихии памяти он окутывает себя иллюзиями, так что попробуй его там ухвати.
— Я хочу что-то сделать, ведь как-то же можно помочь! — восклицает Данила.
— Правильно, — одобряет Григорий. — Вот когда научишься, вырастешь, тогда и поймешь, как и чем ты в силах помочь.
— А я успею?
— В каком смысле?
— В смысле времени. Учиться, наверное, долго, а там обстоятельства — темный двойник вот-вот разыщет Марка.
— Эх-ма, молодо-зелено. Захочешь — успеешь.
— Ты пойми, Голубцов, разные вселенные — разные времена! — воззвал к разуму Данилы Пим Пимский.
— Подождите, как же связаны времена вселенных?
— Есть общее время, мы, двойники, разбросанные по вселенным, создаем его из моментов нашего общения. Пока никто из двойников Мастера Ри не вступает с ним в контакт, время в его мире относительно других миров-вселенных и нашего мира-звезды замерло. Поэтому мы видим его там, где его последний раз видел Мастер, — на берегу озера у подножия черных скал Железного Грона.
— Приближаются твои учителя, Данила. А нам пора. До встречи, друг.
Оба двойника исчезают. А Данила обнаруживает себя в прекрасном напоенном солнцем саду…
Глава третья
Раннее утро. В квартире Марка Самохвалова, точнее, в квартире его родителей, звонит телефон. Сонный Марк, чертыхаясь, вываливается в коридор и хватает трубку:
— На проводе, блин!
В трубке задыхающийся голос Кирилла:
— Я узнал его! Это он, Железный Грон, это он, я узнал…