Двойники

Веров Ярослав

— Нет, дюк, не видал. — Иван морщится и, не поднимаясь, перекладывает ноги одна на другую.

— Что? Вот незадача. Я рассчитывал на тебя. Ну что ж, пойдем отобедаем. Ты ведь, признайся, желал бы видеть Катрин? Она мельком вспоминала о тебе. Кстати, и поздравишь, она выходит замуж.

— Замуж, вот как? За кого же? — Иван мигом покидает ложе, заправляется, ищет ботинки.

— За князя.

— Впрочем, я так и полагал. Рад за нее.

Глебуардус смеется.

— Не огорчайся, брат. Она всё так же считает тебя гениальным художником, и женитьба переменить

ее взгляды никак не сможет. Пожалуй, теперь она станет приглашать тебя, а если заведет салон, так и вовсе. Оделся? Идем.

Иван Разбой делает движение вслед, но вдруг хватает того за рукав.

— Постойте, дюк. Погоди обедать.

— Пустое, Ваня, идем.

— Да нет же, я о сне. Я в самом деле видел сон. Ты был прав, это не сон, это такое… Гадость это, вот что.

Глебуардус берет Ивана Разбоя за плечи и с чувством встряхивает.

— Что ж ты молчишь?

— Гадкое оно. Знаешь, будто решил подсмотреть за девками в бане, прильнул к щелочке — глядь, а ты-то сам, оказывается, в этой бане, и в тебя чуть ли пальцем не тычут. Правда, они меня не видели, но говорили прямо как через голову.

— Кто? Не девки же, как понимаю?

— Один назывался Гений У, это как раз тот, который на киносъемке насчет Верова подходил, а второй — Символист Василий.

— Любопытно. Весьма любопытно.

— Еще любопытнее, дюк, что они беседовали о Пимском!

— Вовсе любопытно. Знаешь, Иван, пройдем-ка в кабинет, надо бы всё как следует сопоставить, здесь необходима основательная инвестигация.

В кабинете дюк учинил Ивану Разбою форменный допрос, нисколько того не щадя, пока не убедился наверняка, что сон Победителя есть не что иное, как именно незримое присутствие в реальном месте и в реальное время, а персонажи сна — реальные живые люди.

По словам Победителя, дело происходило в неких убогих меблированных комнатах, где, видимо, обитал этот самый Символист Василий. И день, судя по погоде за окном, был сегодняшний. Редко когда случается в ноябре такой ясный солнечный день. Символист устроил Гению У, судя по всем признакам, начальственный разнос: кричал, потрясал кулаками у того перед физиономией, исходил желчью и требовал лишь одного-единственного — хоть из-под земли, хоть у черта из-за пазухи, но сыскать ему, Символисту Василию, вот уже месяц как куда-то подевавшегося друга, приват-доцента Пимского. Выходило даже — близкого друга. Разбой уловил из контекста, что Гений У — частный детектив или что-то навроде. Кто таков сам Символист Василий — Иван не уяснил.

Гений У оправдывался, мол, исчерпал все возможности сыска, следов, мол, никаких, «да и вообще, Василий, чего ты хочешь, этим делом всерьез занимается жандармерия». Тут Символист Василий стушевался, как-то обмяк и заплакал. Бил себя кулаком в грудь, норовил броситься на грудь гения угрозыска, причитал, мол, без Пимского ему всё одно не жить. Не зная, чем успокоить Символиста, Гений У сказал: «Поэтому до приятелей Пимского не доберешься — их филеры пасут, денно и нощно».

Здесь Иван запнулся и недоуменно спросил:

— Погоди, дюк, это что же — они и за мной следят?

— Судя по твоему

рассказу — да. Но теперь-то ты понимаешь, что и мы за ними тоже следить можем?

— Как?

— Определенно, можем. Так что сколь гадостно, сколь дисгастно тебе ни было, а придется спать.

Этот важный разговор прерывается неожиданным образом. Дюку приносят пакет от полковника Загорски. Дюк немедленно, на глазах Победителя, ломает печать и, ознакомившись, произносит:

— Вот оно как, Ваня, не судьба нам сегодня вместе отобедать. Зван на важную встречу. Но тебя я не отпускаю. Оставайся, отобедай в обществе Катрин, я распоряжусь. И изволь меня дождаться, даже если случится задержаться до ужина.

Глебуардус разглядывает печать на конверте. Печать примечательная — не гербовая, а срочной курьерской почты: скрещенные рожки на колесах. Дюк прячет письмо в карман пиджака и, кивнув, выходит.

У ворот особняка дюка поджидает личный экипаж полковника. На козлах восседает слуга, он же кучер — чистокровный кельт, выписанный из Англикании по рекомендации.

Полковник, улыбаясь вполне деловой улыбкой, сообщает, что они отправляются в гости к одной «очень важной в нашей организации персоне».

— Вполне приватная беседа, за обедом, знаете ли, в семейном кругу. Приглашены вы и еще две особы, также играющие не последнюю скрипку, переданный вам пакет — от них.

Экипаж катит по набережной Кляузы. Могучая река неторопливо, с полным равнодушием несет свои непроницаемо свинцовые воды; в мелких волнах, как в жидком металле, переливаются ртутные отблески заката.

Закат скоротечен, и уже в сумерках экипаж, покружив в узких проулках Городничей окраины, где обитает преимущественно чиновничье сословие средней руки, останавливается у ворот двухэтажного деревянного дома. Небольшой палисадничек источает горьковатый запах жухлой листвы. Тянет дымом самовара, из-за заборов спорадически лают собаки.

— Итак, князь, мы на месте.

Полковник выбирается из экипажа, стучит в калитку условным стуком. Калитка отворяется и на улицу выходит сторож — темный человек непонятного возраста, одетый в обычную шинель, какие обыкновенно носят мелкие чиновники. К свету, падающему от фонаря на экипаже, держится всё как-то боком, лица не разглядеть, не уловить взгляд. Произносит лишь: «Проходите», — и отступает в сторону.

Дюк вопросительно смотрит на полковника. Тот качает головой, на его лице появляется странная гримаса:

— Нет, дюк, меня, в отличие от вас, не приглашали.

Глебуардус пожимает плечами и проходит во двор. Вослед слышит:

— Я вас буду ожидать.

Во дворе обнаруживается сад, в нем маленькая беседка, в глубине сада — сторожка, видимо, обитаемая: ветер порывами доносит запах сжигаемых березовых поленьев; рядом с домом — останки цветника. На крыльце пыхтит углем самовар, которым, очевидно, и занимается сторож.

Сторож кивает на дверь дома и снова берется за сапог.

Глебуардусу всё это не нравится. Всё вызывает какое-то весьма определенное ощущение. Но не вспоминается, с чем именно, с каким событием оно связано.