Двойники
Шрифт:
— Мастер, ты… Я б тебя послал, да боюсь, папа с мамой проснутся.
— Я подхожу, в белом городе, а смотрю — это он.
— Да кто он?!
— Грон, он — твой Григорий. Я узнал его!
— Что за чушь собачья. Кирьян, ты перегрелся. Я же учил тебя — не путай себя с двойником.
— Да при чем тут это? Я сейчас к тебе приеду.
— Ага, приедешь? — Марк растерянно чешет затылок — этот точно приедет. — Ладно, только в дверь не звони, она будет открыта.
На том конце провода — голос супруги Кирилла: «Ехать?
— Да, дела, — нарочито важно сообщает себе Марк, картинно разводит руками и возвращается в комнату — снова на диван. Но вспоминает, возвращается в коридор, отпирает дверные замки, откидывает цепочки, в который раз нехорошо поминая за эти цепочки и замки мнительных «предков».
Час или около того спустя Марк Самохвалов просыпается, услышав деликатное покашливание из коридора.
— Сюда, Мастер, — негромко кличет он.
Садится на диване и пытается стряхнуть с себя недосып — тщетно. Тем временем в комнату вплывает Кирилл. Он бледен, умоляюще смотрит на Марка, впрочем, в густых сумерках выражения лица толком не разобрать.
— Включи лампу настольную, — отдает команду Марк.
Тот неуклюже шурудит по столу, и Марк решается на активные действия:
— Стой, я сам включу.
Вспыхивает свет. Марк недовольно щурится, а Кирилл озирается — все стены в спальне— кабинете увешаны картинами художников местного городского вернисажа. Впрочем, Кирилл не воспринимает сейчас живописи, абсолютно. Понаблюдав за ним, Марк сообщает:
— Это мне батя навешал. Собирает коллекцию сыну. А настоящее в зале держит, да в нычках позаныкивал. Давай садись и рассказывай по порядку.
Кирилл сбивчиво изъясняет о роковой битве, мече, черных призраках, механоидах. Марк морщится, но слушает внимательно.
— …и вот белые ворота — настежь, я вхожу, а там он, Грон, и уже меч тяну, а это Григорий! Железный Грон — он. Узнал, понимаешь, узнал.
— Тише ты. Разбушевался. Говори спокойнее. Кто узнал? Мастер Ри узнал?
— Да! То есть нет…
— Ты присядь. Как он выглядел?
Кирилл обнаруживает стул, разворачивет его от письменного стола к дивану, садится.
— Как выглядел? Ну, как? Как Григорий — худенький такой, в очках. Даже не скажешь, что Железный Грон.
Марк улыбается. Марк встает с дивана и снисходительно треплет Кирилла по плечу:
— Эх ты, идиот. Григорий отродясь очков не нашивал. Он белобрысый — а тот?
— Э-э… Ну, как ты.
— Значит, русый. Кроме того, Григорий — мастер джиу-джитсу. В весовой категории семьдесят пять кило. Значит, никак не выходит ему быть худеньким при его росте.
— Ты уверен?
— Кто как не я?
— Ты точно уверен?
— Я могу и обидеться. Моментально.
Кирилл переводит дух:
— Как гора с плеч…
— Долой. Продолжим. Итак, кто решил, что Грон — Григорий? Катанабуси?
— Да нет, откуда ему. Он же про меня не знает. Постой…
Марк безобразно, шепеляво присвистывает.
— Ну, ты формулируй, а я пока чай соображу, — и уже себе под нос: — Совсем запутал, пора резкость наводить.
Но Кирилл не желает собираться с мыслями и через пару минут обеспокоенным призраком возникает на кухне.
— Марк, это была чья-то мысль. Откуда-то пришла.
— Насколько я знаю, Мастер Ри чужие мысли не читает — стало быть, Железный Грон подпустить не мог.
— Да кто-то третий! Третий там был. Потому что я сейчас очень точно вспомнил, мысль была — «это знакомый», не Григорий, понимаешь, даже не мысль — образ. А через мгновение уже меня самого прошибло — да это Григорий, больше некому. Тут я от страха проснулся.
Здесь следует упомянуть — ко времени описываемой беседы Марк уже целую неделю напрямую, без посредства сна, общался с дюком Глебуардусом. И уже видел те картины из мира Данилы Голубцова, что разворачивались перед внутренним взором дюка. Описание Грона кого— то напоминало. Не Никиту ли Зонова? Ну, уж этот-то здесь ни при чем. Однако любопытно. Тимофей Горкин при чем? Не понятно.
— Ладно, сейчас хлебнем крепенького — то есть крепко хлебнем. Смотри, настоящий самурайский чай, — Марк уже наливал из термоса заварку. — Бери чашку, пошли в комнату.
В комнате Марк прилег на диван и, неспешно отхлебывая чайного напитка, надолго, минуты на две, задумался. Опять всё смешалось. Опять Кирилл всё спутал. Ох уж эта тонкая психическая организация — примерещится нелегкая, и нате вам, кушайте. Скажите мне на милость, господа двойники, при чем тут эти таинственные мысли? Чьи мысли, отвечайте мне на милость? Зачем я должен на это обращать внимание?
Кирилл, всё это время молча цедивший чай, недвижно взирая на картину «Разлив реки Вачи» с ее грязными обломками льда, словно обмылками, громоздящимися несуразными кучами, внезапно поперхнулся и кашляет. Между вспышками кашля пытается поведать что-то важное:
— Еще… вспомнил… еще.
Тут уж Марк, воспрянув духом, поднимается и звонко колотит Кирилла по спине.
— Ничего-ничего, — приговаривает он, — это помогает. Что вспомнил?
— Меч вспомнил.
— О! Это интересно. Ну и что меч?
— У Мастера Ри не такой. А на этом мече у рукояти знаки, как вспышкой — иероглифы и знак Солнца.
— Э… э… Ты это, тихонько посиди, я должен кое-что вспомнить.
Марк водворяется в любимом кресле и углубляется в общение с дюком Глебуардусом. Он сидит, закрыв глаза, странно бледный, неслышно шевелит губами — без этого дурацкого шевеления пока не выходит.
Дюк обнаруживается всё в той же библиотеке. Только что в гостевой уснул Иван Разбой — вот и чудно. Сам же дюк в напряжении — что покажет первый и решающий опыт. Должен показать, иначе дело швах…