Двойники
Шрифт:
Зачем он согласился? Чувствовал — необходимо. Но и чувствовал — ничего хорошего из этого не будет. Решение правильное, но смертельно опасное. Если бы его спросили, кто ему представляется страшнее — измерители или антиизмерители, он бы ответил — последние. Только они, точнее, кто-то из них, кто-то особый, мог сочинить измерителей и оправдать это сочинение научными аргументами, до которых еще не добралась наука даже в двадцатом веке, в мире Марка — уж где-где, а там-то необычайный научный прогресс. Итак, раз невозможно отделаться от их внимания, значит, теперь сам стану в центр
Глебуардус Авторитетнейший вспомнил, для чего он, собственно, уединился здесь, в библиотеке, и вновь прикрыл глаза. И был уже Данилой Голубцовым, проживал его последние десять дней. Быстро-быстро, время, словно спресованное, давило на виски и барабанные перепонки. Мысли, ощущения, образы, близкие самому Глебуардусу, выхватывались из потока жизни Данилы и запечатлевались в памяти дюка. Прочие уносились вереницами теней промелькнувших за окном поезда пейзажей. Во всякий миг Глебуардус мог открыть глаза — и поток двойникового времени прервался бы.
Глебуардус думал о своих обстоятельствах и всё больше убеждался, что их роднит с обстоятельствами Данилы ощущение несомненной катастрофы. «Отшей я Кэннона — они раздавили бы меня не моргнув глазом. Теперь же посмотрим, кто кого».
Насмотревшись на лица практически бессмертных и прочих деятелей Магикса, Глебуардус составил себе отчетливое мнение — подобные монстры вполне могут придумать «Измерителей», чтобы, симулируя борьбу с ними, привести талантливых, но обманывающихся людей к чаемой цели.
Несколько однообразных дней провел Глебуардус Авторитетнейший, удаляясь к себе в библиотеку, и там, погружаясь в поток жизни Голубцова, двигался вместе с ним к развязке или возвращался на годы назад в знаменательные для Голубцова дни.
Дюк смотрит на библиотечные часы. К часу пополудни он ждет Ивана Разбоя. Вот и шаги коридором. Но это не он, это сестрица.
В библиотеку входит Катрин. На этой неделе князь Феофан Илирийский сделал ей предложение. Она уже решила наверняка, что не откажет. Но в этом случае возникает множество обязательных хлопот, надо будет многое предусмотреть, о многом распорядиться. А брат не выказывает живого чувства, избегает общения. Сегодня Катрин положила серьезно поговорить с ним.
— Глебус, ты всех заставил ходить на цыпочках ради того только, чтоб дремать весь день в мягких креслах? Бирюк, вылитый старосветский помещик!
Она присаживается на софу напротив.
— Кэтси, ты еще совершенный ребенок.
— Ну знаешь! Посмотри на себя, уже пятый десяток пошел, да и я далеко не первой юности, слава богу, двадцать восемь стукнуло. Мы стары с тобою, брат, мы, в этом старом особняке, в этом склепе, не заметили, как оставили и юность свою, да и молодость. Знаешь, я решила принять предложение князя.
— М-да? Ну, что ж. Поздравляю. Князь человек неплохой, надежный.
— Знаешь, передо мной словно открылась новая жизнь. Сразу после свадьбы мы отправимся путешествовать. В милую твоему сердцу Англиканию, вообрази — Лондон, Кэмбридж, могила Шекспира, холмы Астоншира, священные миртовые рощи друидов.
— Именно что миртовые. Рад за тебя. Путешествие будет весьма кстати.
— Ну
— Конечно, само собою. А знаешь что, Кэтси, поезжай-ка лучше в Питерград-на-Неве к нашей тетушке. С ее характером и решительностью — она все хлопоты возьмет на себя, столько лет ждала.
— Ты серьезно или язвить изволишь?
— Серьезно. Это хорошо будет, если в Питерград. Очень хорошо.
— Как-то ты странно выглядишь, брат. Никак отсылаешь меня? Приключение какое-то задумал?
— М-м, не вполне что задумал, само меня нашло. Видишь сама, в каком я положении. Вот-с, изыскиваю ходы.
— Да-а. А я было навоображала бог весть что.
— В любой оказии, я вынужден был уговаривать тебя уехать, покинуть столицу.
— Но тебе, как всегда, ничего не грозит?
— Разумеется, как всегда.
— Как в Морскую войну? Бедный Глебус, все-то тебя беда находит.
— «Не надо слез, не надо слов печальных…» Итак, ты едешь?
— Вижу, придется ехать. Да там, кстати, всё семейство Илирийских живет, там проще всё будет устроить. Но свадьбу ведь справлять здесь, в столице?
— Венчание назначим на апрель, как раз после пасхи, середина месяца. Полагаю, к тому сроку всё разъяснится. Выдам замуж дорогую сестрицу и со спокойной душою предамся решительным изысканиям. Быть может, и Пимского, наконец, разыщу, и многие иные загадки раскрою…
— Что ж, я пошла.
Вскоре после ухода Катрин дворецкий Самсон докладывает о прибытии Ивана Разбоя. Дюк Глебуардус оживляется:
— Зови незамедлительно.
Берет со стола потухшую трубку, раскуривает; залпом осушает рюмку коньяку и встает из кресел.
Беседа дюка с Разбоем движется в области сновидений и сообразных теме психических феноменов. Говорит дюк, в зубах трубка:
— Есть сведения, что исчезновение Пимского как-то связано с самим фактом сна. Стало быть, нам надлежит с таковыми фактами разбираться. Как тебе известно — мы оба с тобою видим удивительные сны. Да я теперь и не только сны… Впрочем, поговорим о тебе. Ведь ты во сне проникаешь в будущий век, не так ли? Помнится, когда мы здесь, в этой самой библиотеке читали вместе с Пимским роман «Лес зачарованный», ты обмолвился, что видишь сны, как у Мура, героя другой повести Константина Верова.
— Дюк, а что это за Веров? — перебивает Иван Разбой.
Дюк, занятый своими соображениями, не замечает странной интонации режиссера.
— А? Пожалуй, это стоит рассказать. Я навел справки — такого писателя не существует. Видимо, псевдоним. Но чей? Загадка. В издательстве мне рассказали — явился некий господин, на вид — деловой человек, и принес рукописи сочинений нашего Верова. Пояснил, что написано сие его хорошим знакомым, который, увы, небогат. Предложил за свои средства издать тиражом в двести экземпляров и разослать по книжным лавкам Москвы, опять же за его средства. Это было исполнено. Слушай же далее. Вскоре некий неизвестный ходит по книжным лавкам, скупает весь тираж. А мои волюмы, — дюк кивает на лежащие тут же тома, — уцелели у хозяина лавки счастливой оказией.