Двуглавый орел
Шрифт:
— Матросы, — вопил он, — матросы, не слушайте этих идиотов и обманщиков, которые приведут вас к врагу, подталкивают вас к пропасти и продадут вашу страну вероломному королю Италии. Чехи, словенцы, немцы, хорваты — все мы боремся друг за друга, за нашего императора и короля и за общее отечество, за Бога и за честь моряков Австрии. Вы позволите этим гадам сделать из вас предателей и мятежников? У вас и ваших семей нет будущего в Италии, вас ждет лишь тюремный лагерь, тюремный лагерь, который растянется по всему Адриатическому побережью, если итальянцы победят. Будьте верны вашей клятве; верны своим товарищам; верны благородному дому Габсбургов!
Краешком глаза я увидел движение позади дымовой трубы. Айхлер нацелил винтовку на Нехледила, стоящего на мостике, и приготовился выстрелить. Но я открыл огонь первым. Попасть в кого-то из пистолета с двадцати метров шансов мало, но мне улыбнулась удача.
Он выронил винтовку и упал на колени, схватившись за руку. Это и склонило чашу весов в нашу пользу: за несколько минут колеблющиеся присоединились к нам, а мятежники оказались надежно заперты под замком в носовом кубрике, у каждой двери и светового люка выставили часовых. Миноносец Tb14 вернулся в ряды императорского и королевского флота.
Вся история прояснилась позже: как Нехледил чуть не потерял сознание в затхлом воздухе трюма, но ему все-таки удалось развернуться в этом тесном углу и проползти к шкафчику у подножия сходного трапа. Плита на полу под шкафчиком доставила ему некоторые хлопоты, но удача и "мастерство" господ Ганца и Данубиуса оказались на нашей стороне: вместо стального листа пол шкафчика был сделан из фанеры.
К счастью, ему удалось вскрыть пол, залезть в шкафчик, а потом выбраться на глазах у изумленного часового у подножия трапа. Когда из шкафа вывалился Нехледил, голый и черный как дьявол, покрытый ржавчиной и копотью трюма, часовой не доставил никаких хлопот, он помчался что есть мочи с воплями, что убитый офицер вернулся на борт, чтобы всем отомстить.
Этот неожиданный поворот так ошеломил команду машинного отделения, что они забаррикадировались и потушили огонь в топке. Нехледил открыл дверь капитанской каюты, а потом заключенные выбежали, вооружившись ножками от стола.
Несколько минут положение оставалось неопределенным, но это было, несомненно, удивительным зрелищем — речь голого Нехледила с мостика о верности кайзеру. Речь, которая наконец обратила экипаж против бунтовщиков. Незадолго до заката мы встретились с эсминцем "Снежник", и он отконвоировал нас обратно в Зару. Всех посадили под арест в ожидании расследования.
В итоге Вачкар и Айхлер заплатили жизнями за свою человечность, за то, что остановились и подобрали нас. Бесспорно, если бы они не потеряли полчаса на остановку, если бы у меня не было специальных знаний о конструкции миноносцев класса Tb1, а Нехледил не проявил такую решительность — я совершенно уверен, что они бы смылись. Вне зависимости от состояния котлов.
На их трибунале, состоявшемся неделю спустя на борту флагмана "Вирибус Унитис" в гавани Полы, я со всей возможной решительностью просил учесть смягчающие обстоятельства, но это изначально оказалось безнадёжным делом. Мятеж, убийство и дезертирство — преступления, которые в военное время везде караются смертной казнью, и в 1916 году их ждало бы такое же наказание в любой европейской стране.
Самое большее, чего мне удалось добиться — смягчение наказания для второстепенных мятежников, особенно для юного хорватского матроса, отдавшего мне пистолет, он отделался восемнадцатью месяцами. Что касается остальных — двое получили двенадцать лет заключения, из которых отсидели только два благодаря развалу Австрии, а остальных списали на берег и распределили по береговым службам.
Вачкара и Айхлера расстреляли утром 12 декабря у стены военно-морского кладбища Полы, где для них уже подготовили две могилы. Как все остальные моряки в гавани, в это время я стоял навытяжку на палубе и внимательно прислушивался, когда среди черных кипарисов на холме раздались залпы, и вороны с карканьем поднялись со своих насестов в утренний воздух.
Старая Австрия умела устраивать представления, и здесь не жалели никаких усилий, чтобы преподать урок, к чему приводит мятеж. Урок удался, судя по бледным, напряженным лицам матросов, выстроившихся на палубах военных кораблей, стоящих на якоре, когда капитаны зачитывали им вслух свод законов военного времени.
Сначала прозвучал один залп, потом другой — потом третий, более неровный, чем первые два, и наконец беспорядочная трескотня выстрелов. Мне стало плохо: явно произошло что-то ужасное. Меня всегда поражало, как легко потерять жизнь, упав спиной со стула или проглотив вишневую косточку, или (как вроде бы сделала моя польская двоюродная бабка) вывихнуть шею, сильно чихнув, а когда за дело берутся профессионалы, то часто портачат.
Впоследствии я слышал, что Айхлер умер после первого же залпа, но несчастного Вачкара только ранили. Он выкрикнул:
— Вы можете убить нас, но не наши идеи!
Повязка спала с его глаз. Его не убил ни второй залп, ни третий, а у расстрельного взвода стали сдавать нервы. Подошедший офицер попытался сделать coup de grace [42] из пистолета, но произошла осечка, и оружие заклинило. Наконец, Вачкара из сострадания добил городской могильщик — парой метких ударов лопатой. Прежде чем он начал работать на городской муниципалитет, он забивал лошадей на скотобойне и хорошо знал, как это делается.
42
coup de grace (фр.)— завершающий смертельный удар, удар милосердия.
Но, по, крайней мере для меня, история на этом не закончилась. На следующий же день меня вызвали, однако не на собственный трибунал, которого я ожидал, а в императорскую резиденцию, на виллу Вартхольц, неподалеку от Бад-Райхенау. По прибытии меня сопроводили прямо в императорский зал для приёмов. Император слышал о моём участии в подавлении мятежа на борту Tb14 и пожелал встретиться со мной.
Должен сказать, от событий предыдущего дня я испытывал тошноту. Без сомнения, меня поздравят с собачьей преданностью хозяину-императору и вручат какой-то металлический кружок с огрызком ленты в награду за смерть двух моих соотечественников.
Но всё произошло совершенно иначе. Император пожал мне руку, и говорил он самые обычные вещи — спрашивал про семью, о том, как давно я служу, и тому подобное. Потом отослал адъютантов и предложил мне сесть в кресло в своём кабинете.
— Прохазка, — сказал он, — это прискорбное происшествие, и, должно быть, оно очень вас огорчило.
— Позвольте сказать, ваше императорское величество — совсем нет. Я просто исполнял свой долг как офицер Австрийского императорского дома.
— Да, да, мне это известно, это я могу прочесть и в "Армейском вестнике" в любой день. Но мятежи происходят не просто так. Скажите, каковы, по вашему мнению, причины случившегося. И прошу, говорите то, что вы на самом деле думаете, а не те слова, которых, по вашему мнению, от вас ждут. Если люди не могут сказать правду своему императору — тогда мы действительно пропали.