Двуглавый орел
Шрифт:
— Готовы?
— Готовы, герр лейтенант. Электрические контакты замкнуты?
Я бросил взгляд на панель переключателей.
— Контакты замкнуты. Подавайте.
Прокеш провернул винт, подавая воздушно-топливную смесь в цилиндры.
— Подано, герр лейтенант. Будьте добры разомкнуть контакты.
По моему сигналу Тотт щелкнул переключателем.
— Контакты разомкнуты. Запускаем двигатель.
Тотт начал процедуру запуска маленького магнето, называемого "кофемолкой", пока Прокеш проворачивал пропеллер.
Двигатель запустился с пол-оборота, взревев в полную мощь, выплюнув сгустки дыма и сине-зеленого пламени из шести выхлопных труб. Я дал ему минутку прогреться, кинул взгляд и убедился, что двигатель Шраффла тоже запущен, а затем махнул рукой механикам.
Они вытащили клинья из-под колес, отбросили их в сторону, а потом поднырнули под аэроплан и растянулись на нижних крыльях между распорками: по одному на каждую плоскость.
Поскольку двигатель и радиатор полностью перекрывали пилоту передний обзор, "Бранденбургеры" были известны сложностью руления на земле и постоянно врезались в столбы или другие аэропланы. Задачей механиков было указывать Тотту направление, после того как он толкнул ручку газа вперед и аэроплан запрыгал по заросшему травой каменистому полю.
Мы развернулись против ветра – в то утро он еле-еле дул с запада, и когда оба механика подали сигнал «впереди все чисто» и соскользнули с плоскостей крыла, Тотт дал полный газ. Воздух засвистел в ушах, "Бранденбургер", набирая скорость, прыгал по ухабистому полю. Взлетные полосы в те дни были короткими — аэропланы отрывались от земли на скорости чуть больше велосипедной: разбег сто пятьдесят метров или даже меньше, если мало груза.
Вскоре слабый крен и внезапное плавное покачивание дали понять, что земля осталась внизу. Тотт толкнул обратно ручку управления — не современный штурвал, а рычаг, двигавшийся взад-вперед, с небольшим деревянным автомобильным рулем сверху, и вскоре мы уже с правым креном оставили аэродром Капровидза внизу— требовалось сделать два круга над аэродромом: мера предосторожности против отказа двигателя, поскольку, если мотор заклинит, то лучше это выяснить сейчас, а не потом. Шраффл и Ягудка следом за нами набирали высоту.
Когда я увидел, что они тоже выполнили свои два круга, то выстрелил зеленой сигнальной ракетой, показывая, что все в порядке, и мы отправились вниз по долине Виппако в направлении Гёрца и вражеской линии обороны в холмах к западу от него. Мы легли на курс. Сможем ли мы проделать тот же путь в обратном направлении, станет ясно в ближайшие часа полтора.
Мы неспешно набирали высоту, летя вдоль широкой, холмистой долины Виппако, направляясь туда, где река впадает в Изонцо чуть южнее Гёрца. Наша цель— пересечь линию фронта на высоте трех тысяч метров, а затем на какое-то время повернуть на северо-восток, к Удине, чтобы запутать итальянских наземных наблюдателей, которые сообщат по телефону о нашей высоте и курсе, как только увидят нас над головой. Затем нам следовало повернуть на юго-запад и сделать круг, чтобы зайти на Пальманову со стороны Венеции, надеясь, что так нас примут за итальянский аэроплан и зенитные батареи нас не побеспокоят.
Пролетая над долиной Виппако, я сверялся с картой и отмечал города и деревни: Сантакроче и Дорнберг, Првачина и Ранциано. Негусто для навигации — главным образом мы ориентировались на железную дорогу и реку, чтобы запомнить их расположение для будущих полетов на случай плохой видимости и отсутствия времени свериться по карте.
Как предусмотрительно со стороны предыдущих поколений, подумал я, построить так много монастырей на вершинах гор вокруг Гёрца— Монтевеккьо, Сан-Габриэле и Монтесанто. Как скептик, я сомневался в их религиозной эффективности; но нельзя отрицать, что они являлись прекрасными ориентирами для навигации в воздухе. Построенные на вершинах гор и окрашенные в бело-желтые цвета, монастыри выделялись на фоне темно-зеленых сосновых лесов. Между тем, далеко на западе, среди лесистых холмов Изонцо, время от времени мелькали вспышки орудий.
Солнце уже поднялось над горизонтом, когда мы пролетали над Гёрцем: все еще нетронутым, несмотря на близость фронта.
Замок и собор с двумя куполами чётко виднелись в утреннем освещении, серебристая лента Изонцо ветвилась и убегала среди выжженных солнцем галечных берегов, пробиваясь к морю. Потом мы пересекли линии окопов, которые поднимались от дна долины до опустошённых лесов Подгоры и Монте-Саботино на западном берегу Изонцо. Если нас где-то и встретит зенитный огонь, то именно здесь.
Я со страхом всматривался вперед, потом увидел далеко в небе три промелькнувшие красные вспышки и клубы грязного, тёмного дыма. Меня накрыло чувство огромного облегчения. Огонь совсем слабый: как типично для итальянцев с их подкупающей некомпетентностью.
Если это всё, на что они способны... Вдруг я ощутил как будто мощный удар в спину: три или четыре снаряда последовательно разорвались прямо под нами, вышибив воздух у меня из легких и сильно подбросив аэроплан, словно игроки в бадминтон отбивали друг другу волан. Я с тревогой схватился за край кабины, а Тотт посмотрел вниз, пренебрежительно фыркнул и начал кидать машину то влево, то вправо, чтобы сбить прицел зенитчикам. Я поднял голову и увидел, что Шраффл, летевший как раз над нами, делает то же самое. Обстрел продолжился, но ни один снаряд не взорвался так близко, как первые. Через пару минут мы оказались уже за линией фронта и вне досягаемости зениток. Несколько клубов дыма висели позади в небе, как будто предупреждая: "На этот раз вам повезло, porci Austriaci [9] , но в следующий...". Двадцать минут спустя мы уже приближались к Пальманове с запада.
9
Porci Austriaci (ит.)— свиньи-австрияки.
Воздушная навигация всегда была довольно случайным делом по сравнению с навигацией морской, поскольку все происходит намного быстрее и в трех измерениях вместо двух. Полагаю, в основном и сейчас так, а в те далекие годы, семьдесят лет назад — тем более. Но даже если и так, то нужно быть полным идиотом, чтобы не узнать Пальманову, потому что во всей Европе вряд ли найдется другой город, столь узнаваемый с воздуха. Когда мы пролетали над ним, я присвистнул от восхищения и был настолько ошеломлен, что чуть не забыл сверить время и выровняться вдоль железной дороги для аэрофотосъемки.
Полагаю, что за прошедшие с тех пор годы рост пригородов и фабричных зданий, должно быть, испортил контуры города, но в то утро он предстал передо мной нетронутой чистотой форм, в которой оставили его строители: прекрасный город-крепость эпохи Возрождения раскинулся как звезда Давида, опоясанный земляными сооружениями — люнетами, равелинами и бастионами — всё это напоминало гравюру из трактата Леонардо да Винчи по искусству фортификации. Зрелище столь прекрасное, что я ожидал увидеть на соседних полях характерный росчерк, циркуль, линейку и медную табличку с надписью: "Senatus Serenissimae Republicae Venetii castrum et oppidum Palmae Novae aedificavit anno domini 1580" — "Город и крепость Палма Нова построен в 1580 году сенатом светлейшей республики Венеция" или что-то подобное.
Мне внезапно пришло в голову, что мы с Тоттом оказались среди очень немногих людей, которым посчастливилось увидеть город сверху, каким его проектировали архитекторы. Но перед нами в то утро стояли задачи поважнее, чем изучение военных укреплений шестнадцатого века. Когда мы выровняли аэроплан для полета вдоль железной дороги, ведущей к Удине, нас непосредственно беспокоили более технологически продвинутые и не столь эстетически приятные способы убивать людей.
Тотт направился вниз, пока стрелка высотомера не указала точно три тысячи метров, предписанные приказами. Я приподнял манжету летного комбинезона и взглянул на наручные часы. Даже в июле над Италией на такой высоте воздух был почти ледяным, и я почувствовал, как холод внезапно охватил кожу на запястье. Точно в срок: секундная стрелка приближалась к половине седьмого. По правде говоря, это оказалось слишком просто. Я мельком взглянул и увидел темные продолговатые снаряды, аккуратно сложенные вдоль железнодорожных путей на протяжении добрых двух-трех километров. Потом наклонился, чтобы приоткрыть люк в полу кабины. Как только стрелки часов указали на шесть тридцать, я потянул рычаг для первой съемки.