Двуликий бог. Книга 2
Шрифт:
Словами не передать, какое я испытала счастье, когда во дворец прискакал Нарви. Сын ворвался в палаты прародителя, словно яркий луч солнца, выбившийся из-под завесы хмурых грозовых облаков, и привнёс в них жизнь и надежду. Наследнику бога огня, в отличие от яростного отца, в чертоге Бальдра всегда были рады. Спокойный, открытый и рассудительный молодой человек вызывал гордость и симпатию у бога весны, нежную привязанность у чуткой супруги, восторженный трепет у стражников и слуг. Едва прознав о слабости Нанны, внимательный ас поспешил навестить её, приласкать и успокоить, и вскоре они оба спустились к вечерней трапезе, где уже скучали Бальдр, его глупая дочь с заробевшей служанкой и ещё несколько приближённых.
Всё то время, что мы провели в столовом зале, я не сомневалась в истинной причине прихода сына, однако воспитанный и вежливый юноша
— Госпожа моя, — с неизбывной нежностью в голосе произнёс он, припадая щекой к моим протянутым ладоням. Я улыбнулась, высвободила одну из них и прошлась ласковыми прикосновениями по курчавым рыжим волосам, едва достававшим до плеч. — Я волновался за тебя! Как ты себя чувствуешь? — вместо ответа я заключила сына в объятия, прижала к трепещущей груди, хотя уже сама могла прижиматься к нему. Нарви вырос в высокого статного юношу. Он ещё не вошёл в полную силу, как отец, однако благодаря излюбленным боям и охоте, был мускулист и поджар, ни на миг не терял формы. Я с улыбкой замечала, что молоденькие служанки, недавно прибывшие в чертог повелителя, вздыхали по нему, заливались румянцем и опускали ресницы, когда юный господин проходил мимо, а его уход сопровождали глупым смущённым хихиканьем, свойственным их возрасту.
— Я в порядке, Нарви. Родители окружают меня заботой и вниманием. А теперь ты пришёл, и моё сердце ликует от радости, — я поцеловала сына в лоб и позволила высвободиться из объятий, после чего опустила ладони на его плечи. Склонив голову набок, я любовалась им всё с той же рассеянной и мечтательной улыбкой на губах. Глядя на юношу, я вспоминала свою беспечную молодость, волнующие восторги первой любви, таинство несмелых откровенных прикосновений. Ему ещё предстояло познать всё это в полной мере, в то время как для меня счастье закончилось. Осталось ли в моей жизни хоть что-то, что имело значение, кроме несчастного затравленного ребёнка внутри?
— Как мой брат или сестрёнка? — улыбнувшись в ответ, спросил сын и, не отводя от меня глаз, словно просил дозволения, коснулся ладонью круглого живота. Срок подходил, а дитя так редко напоминало о себе, что стоило бы насторожиться: каким буйным и неспокойным оно было в начале, таким тихим стало после произошедших со мной злоключений. Даже жар больше не тревожил меня, точно сила его иссякла.
— Всё хорошо, ждёт появления на свет, — только в тот миг, когда произнесла эти слова, я поняла, что против собственной воли солгала Нарви, а он никогда не пропускал и не прощал таких вещей. Я покраснела под проницательным и укоряющим взглядом, немедленно брошенным на меня. — Вернее, я на это надеюсь. Большего я не могу знать, — ощущая жар раскаяния в щеках, исправилась я, взглянув на сына из-под длинных ресниц. Нарви покачал головой. Чтобы как-то избежать неловкости, я постаралась сменить направление разговора. — Скажи, твой отец знает, что ты здесь?
— Я спросил у него дозволения прежде, чем отправиться в путь, госпожа, — не сводя с меня испытующего взгляда, поведал юноша. — Повелитель ответил, что я уже достаточно взрослый, чтобы принимать решения самому. И сказал… — Нарви запнулся, отвёл взгляд. Повисло неловкое молчание. По его отрытому честному лицу я понимала, что он и сам не рад, что сказал лишнее, не задумавшись о последствиях.
— Договаривай, — я удивилась настойчивости и твёрдости собственного голоса, учитывая, что сердце пропустило удар, ведомое красноречивым молчанием сына.
— Он сказал, что доверяет мне… Так же, как доверял и тебе, — юный ас вновь обратил на меня взгляд внимательных тёмных глаз. Я кивнула, однако руки, не находившие себе места и занятия, выдавали меня с головой. Нарви смотрел на меня с сочувствием и печалью. Мы помолчали. Затем он коснулся моей ладони. — Госпожа… Мама. Не думаешь ли ты, что всё это зашло слишком далеко? — я не ответила, сжала губы, но руки не отняла. — Я не могу судить
— Я узнаю это красноречие, — горько усмехнувшись, я отстранилась, вздохнула, чтобы прочистить горло, где зарождался привычный ком слёз. Соколиные глаза Нарви всё так же глядели на меня: с сочувствием и скрытой мольбой. Я понимала его чувства, и совесть корила меня за жестокосердие. Однако на этот раз моё «жестокое» сердце ранили слишком сильно, чтобы заставить о чём-либо сожалеть. — Твой отец отправил тебя сюда, не так ли? И ты стал частью чужих вероломных интриг?
— Не вижу ничего удивительного, госпожа моя, ведь я сын своего отца. Да и ты не лишена красноречия, — спокойный благосклонный тон собеседника внушал доверие. Я гордилась ясностью его мысли, продуманным и осторожным подбором слов. Из любопытного лепетавшего мальчонки вырос рассудительный и убедительный молодой человек. — Я никогда не лукавлю и уж тем более не лгу. Кому, как не тебе, знать это лучше всех? Прежде всего, я здесь, потому что волновался за твоё самочувствие. А кроме того, я надеюсь вразумить тебя. Дать понять, что этот затянувшийся разрыв всех нас делает несчастными: твои глаза больше не сияют, отец не находит покоя, в твоё отсутствие с ним что-то происходит, Нанна испугана и растерянна, Бальдр вновь ступил на тропу забытой, казалось, вражды. Не говоря уже о том, что и моё сердце вы с отцом разбиваете. А подумай о ребёнке? Скольких ещё необходимо вовлечь в эту страшную ссору, чтобы хоть один из вас одумался?
— Нарви, ты огорчён, я понимаю, — голос затих, и я долгое время не могла собраться с мыслями, лишь застыла с рассеянной улыбкой на губах, уставившись под ноги. Сын не перебивал и не торопил. Даже не глядя на него, я всё равно ощущала на лице взор проникновенных чёрных глаз. — Однако всё это не так просто. Ответ не лежит на поверхности.
— С этим я согласен, мама, — юный господин взял меня под руку и проводил к постели, усадил и сам опустился на мягкое покрывало. — Я хотел спросить тебя кое о чём… Я расту, и мне уже дозволено иметь наложниц из числа подчинённых повелителя, пока я остаюсь в золотых чертогах. Но придёт день, и я, верно, женюсь. Если судьба будет благосклонна, обзаведусь собственными владениями. Собственными наложницами. Ты что же, запретишь мне это? — речи Нарви так удивили меня, что я подняла на него взгляд непонимающих глаз. Он улыбался — спокойно, доброжелательно, без малейшей насмешки. Я раскрыла губы, чтобы ответить, но не смогла: очень уж неоднозначным оказался вопрос. Разумеется, я желала сыну такой любви, чтобы он и не вспоминал о наложницах, однако лишить его этого неотъемлемого права? Ведь я хотела, чтобы у него было всё, что положено господину и прежде всего — право выбора. Чтобы он мог владеть, кем захочет, но выбирал свою госпожу. Осознанно, не по принуждению. Не находя слов, я взглянула на сына.
— Подумай о моих словах, о большем просить я не смею, — усмехнувшись, заверил он и, погладив меня по руке, поднялся с места. — Время позднее, нам обоим стоит отдохнуть. Ранним утром я вернусь в золотой чертог. Я должен быть при отце, особенно сейчас, когда он отвержен и одинок. Ты можешь сбежать в объятия своей семьи, госпожа моя, а повелитель — нет. Ведь своим решением ты лишила его единственной семьи.
Глава 26
Нарви действительно унаследовал красноречие и убедительность бога лукавства. Его пронзительные слова не выходили у меня из головы. И мне хватило многих дней, проведённых в чертоге отца, чтобы обдумать их, как следует. Только ясности в мысли заданные вопросы не вселяли. Я ходила ещё более подавленная, чем в прежние времена, не находя покоя ни днём, ни ночью. Единственным моим утешением стало улучшившееся самочувствие матери. После разговора с моим сыном Нанна воспрянула духом, вышла из своих покоев и опять начала улыбаться. Должно быть, влияние Нарви распространялось и на неё, разве что в совершенно ином ключе. Даже Бальдр посветлел, любуясь своей хрупкой радостной и грациозной госпожой.