Дьявол на испытательном сроке
Шрифт:
— Привязать не хочешь? — Генри по-прежнему улыбается, кажется даже сейчас чертовым хозяином положения. Так оно и есть, да. Он просто позволяет ей играть по своим правилам. Но они есть — её правила. И это замечательно. И сейчас, раз уж ей так хочется быть амазонкой и «делать все самой» — она будет.
Агате кажется, что в её голове играет какая-то нетерпеливая дикая музыка. Будто скрипку выпустили на волю. Его предложение приходится отвергнуть, хвосты у галстука оставлены слишком короткие. Зато крепко.
Агата раздевается. Торопливо, пока не успела передумать, чувствуя, как подступает паника,
— Ты такая красивая, — разумеется, наверняка он говорил это всякой девушке, с которой спал, но сейчас он говорит это ей, никому иному. Этот совершенно невозможный мужчина сейчас считает красивой её. Черт, даже это трогает её до глубины души.
— Ну, до тебя мне далеко, — наконец соображает сказать Агата, справляясь со смущением.
— Больше дела, птичка, — ухмыляется демон, — давай уже. Задай мне жару.
Ему легко говорить — при его-то опыте. А она даже не знает, с чего начать. Впрочем, ладно, умирать так с музыкой. Позориться — так хоть не бездействием.
Агата целует его в живот. Вслушивается в дыхание, ловит тихий, едва слышный вздох, улыбается. Спускается ниже. Кожа на его животе такая гладкая, он вздрагивает, напрягается — и под кожей из-за этого ходят мышцы.
Доцеловав до ремня, Агата выпрямляется. Расстегивает ему брюки, спускает вниз резинку трусов. Смотрит на их содержимое.
Паника требует срочно закрыть глаза. И пошла бы эта паника куда подальше. Он уже не раз засаживал свой член в её тело, но всякий раз она стыдливо прятала от этой части тела взгляд, будто девчонка-малолетка.
— Ужас, скажи же, ты же в обморок хочешь упасть, да? — этот паразит еще и издевается. Агата смотрит ему в лицо и мстительно прикусывает губу. Все, что происходит дальше, — происходит только благодаря тому, что до Винсента Агата читала немало эротической литературы, и там героини это делали, да. Да — сжимали головку мужского члена губами. Скользили языком по напряженной мужской плоти. И делали это обязательно ритмично, хотя, честно говоря, у Агаты выдерживать темпп получается не сразу. Она страшно боится задеть чувствительную плоть зубами, в тех же порнушных романах писали, что это весьма неприятно.
— Твою ж… — Генри там выше давится воздухом. Хорошо. Значит, все нормально. Получается. Агату слегка потряхивает от того, что она сейчас вытворяет. Даже не слегка. Просто бежать уже некуда. И если не с ним все это себе позволять в чертовой закрытой комнате — то с кем? Он же вряд ли понимает, что для нее делает, просто находясь рядом. И для него — для него не жалко. Ни губ, ни тела, ни слов — ничего.
Агата никогда не делала этого с мужчиной добровольно, то, что было с Винсентом, не в счет, тогда она думала вообще не о том. Сейчас её не тошнит, и весь мир, кажется, затаился, оставив для нее лишь симфонию хриплых мужских вдохов. У него слегка солоноватый вкус, и кожица под языком тонкая, нежная, под ней самые тонкие венки кажутся рельефными.
— Агата, — судорожно выдыхает Генри и, кажется, пора…
— Так дела тебе достаточно? — с легкой издевкой шепчет она, выпрямляясь, а он смотрит на неё так, будто действительно
Генри замирает, когда Агата нависает над ним. Касается пальцами члена. Осторожно опускает бедра к его паху, сама вставляет член в лоно.
Горячо. Безумно горячо. От удовольствия шумит в ушах, кажется, что за окном бушует гроза. Так невыносимо прекрасно двигать бедрами, насаживаясь на его член, снова, снова… И снова…
Выбивать из него рваные, хриплые вздохи всяким своим движением ему навстречу. И самой каждый раз задыхаться от восторга, сладостного, острого, жаркого. Когда четырех движений достаточно, чтобы перед глазами все плыло, чтобы тело слабело с каждой секундой, отдаваясь происходящему все с большим неистовством.
Она двигается резче, вырывает из его груди стон удовольствия, и это лучшая из возможных оценок. Его плоть пульсирует там, внутри неё, и чем дальше, тем невыносимее становится эта истома. Его стоны ласкают её уши ничуть не хуже его рук. Почему-то это кажется особенно важным — что ему тоже с ней хорошо. Настолько хорошо, что он ослабляет вожжи самоконтроля. И всякий звук с его стороны отдается в её душе сладким эхом. И она двигается сама, насаживается на его член сама, и все ярче становится мир за зажмуренными от наслаждения веками. Она думала, что лучшая оценка — это стон его удовольствия? Нет. Лучшая — это когда он кончает раньше неё! Она смогла, она этого добилась. Агата замирает, тяжело дыша, глядя на Генри. Он кажется оглушенным, долгую пару секунд, а затем сбрасывает её на кровать.
— Узлы ты вязать совершенно не умеешь, — насмешливо выдыхает он, так легко высвобождая руки, что аж становится обидно.
— Генри, не нужно больше, — заикается было Агата, потому что и вправду — она вполне может обойтись этой ночью так, как есть сейчас. Без разрядки. Но он пропускает эти её слова мимо ушей.
— Ты меня сегодня ужасно удивила, птичка, — хищно улыбается Генри и, поймав Агату за запястья, сводит их за спиной, — только позволь я тебе покажу, как это все-таки делается.
Сквозь себя (3)
Господи…
Наверное, Небеса сейчас запишут ему в выписку «поминание Господа всуе». Хотя нет, наверное, никогда в жизни Генрих не был готов настолько громко взывать к Небесам как сейчас. Если делить с ними горести, но почему не стоит разделить и чувство полнейшего, абсолютного восторга. У него у самого уже подрагивают руки, и даже слегка ноет спина, но голова по-прежнему не желает соображать и сообщать телу, что пора бы остановиться.
Малышка…
Агата уже устала, это видно, но она мужественно терпит эту усталость. Не протестует против того, что он снова начинает играть с её телом. В следующий раз он сможет остановиться, сможет не выматывать её настолько сильно, но не сегодня. Именно эта их ночь становится особенной, уникальной, ведь именно сегодня она отдалась ему до конца. Отказалась от сомнений. Доверилась.
Доверие… Её доверие волнует его куда-сильнее, чем что-либо другое. Он знает, кто он. Она — тоже знает. И здесь, сейчас — она рядом с ним. Вопреки тому, какую опасность он для нее представляет.