Дьявол на испытательном сроке
Шрифт:
Мелькает в голове искусительная мысль на завтра найти какой-нибудь притон и посмотреть, как Артур туда заявится. Хотя с Артура станется разобрать какой-нибудь склеп по кирпичику, а смертные будут уверены, что это произошло из-за какого-то строительного дефекта здания. Да и потом, дурак тот лондонский демон, который попытается броситься на Артура Пейтона. Можно отбиться от Кхатона, Миллера, даже от Анджелы, чьи молнии безжалостней и болезненней всех прочих Орудийных сил, но Артур Пейтон слишком опасен. Он редко прибегает к своему дару вне Чистилища, но никто не хочет стать тем идиотом, к которому Артур будет
— Дышите, щенки, — тихо произносит Генрих, замечая слишком напуганные физиономии соседей по ночлежке, и занимает матрас у стены. Оспорить его маневры никто не пытается, да и у стены стоят еще пара скатанных матрасов, видимо, ночует здесь временами больше народу. В комнатушке пахнет дымом, печка отчаянно чадит, но здесь хотя бы тепло.
Бесов от его соседства явно потряхивает, они даже предлагают Генриху часть своего ужина — наворованную еду смертных, но Генрих отказывается. Лишний раз вкусовые рецепторы раздражать не хочется, это действует даже слишком дразняще.
— Даже не вздумай, — раздраженно шипит Генрих, когда к нему начинает льнуть суккуба, и девушка смотрит на него с недоумением. Действительно, кто ж отказывается от дармового перепиха, да? Вот только эта дуреха и не понимает, какие воспоминания будит в Генрихе лишь пара её прикосновений. Совсем другая девушка. Совсем другое тело. Раскаленные, восхитительные часы… И чертовски жаль, что категорически не хочется этого перепиха. Лучше бы он хотел эту девицу, чем понимал, что хочет-то только Агату. Никого больше.
Бессмысленно об этом думать. Она сейчас уже не его женщина. И он сам решил по этому поводу ничего не предпринимать. Один раз уже предпринял, черт возьми, и какой в этом итог? Если бы и существовал способ угробить Миллера окончательно, бесповоротно, чтоб он больше никогда не оказывался у Генриха на пути — даже тогда Генрих бы свободой не рискнул. Пожалуй, именно свобода и была тем стержнем, вокруг которого Генрих пытался себя выстроить. Не Агата, не работа, именно свобода — от боли, от креста, от бессмысленных, одиноких дней наедине с собой.
Чтобы урезонить собственную сущность, Генрих заставляет вытянуться из клубка боли одну нить, жалит самого себя, будто колючий шип вгоняя под колено. Да. Один в один боль от распятия. Забавно. Жесткий инструмент Небеса ему подарили для контроля голода. Хотя другого-то он толком и не заслуживает. Сгодится и этот, он весьма эффективен. Генрих зажевывает сухость во рту от накатившей боли просфорой. Заботливый Артур даже приложил к еде фляжку с благословенной водой. Как нельзя кстати, потому что, кажется, Генрих перестарался, и боли все-таки оказывается слишком много.
— Что делаете, мистер? — с опаской интересуется побитый, и Генрих впервые обращает на своих соседей пристальное внимание. Разглядывать их раньше не особенно и хотелось, не собирался даже особо болтать, просто погреться, проспаться и исчезнуть из их жизни утром. Все лучше, чем черной голодной тенью блуждать по улицам. Собеседник явно ирландских кровей, мало того, что у него специфический выговор, так он еще и рыж практически так же, как и сам Генрих, волосы растрепаны, физиономия конопатая. Девушка — обычная девушка, без особых изысков и дефектов внешности, простенькая, волосы светло-каштановые, чуть волнистые. Третий — чернявый молчаливый
— Что конкретно тебе интересно? — медленно произносит Генрих, размышляя о том, стоит ли ему вообще вести эту беседу или сразу лечь спать, тем более что отоспаться бы не помешало, прошлая ночь чем не могла похвастаться, так это количеством сна.
— Зачем вы это едите, безвкусная же дрянь, — бес кивает на надкусанный Генрихом хлебец.
— Зато не обостряюсь, — Генрих пожимает плечами.
— А разве вы боитесь, что вас поймают? — с удивленной рожей уточняет парень. Он-то, видимо, помнит боевую форму Генриха.
— Даже со мной можно справиться, тем более что в лондонском конфедерате больше всего Орудий, — Генрих не добавляет, что вообще-то однажды с ним уже справились.
Рожи у соседей аж потрясенные. Вроде как, если исчадие ада боится поимки, то что делать им.
Хотя из них какие-то серьезные меры грозят только девчонке, она уже нахватала слишком много, уже наверняка зачаровывала смертных парней гипнозом.
— Вы хотите на Поля, ребята, — вкрадчиво уточняет Генрих, чуть покачиваясь вперед. А дальше — его несет. Ему, разумеется, повезло, что его собеседниками выступают молодые да зеленые, еще такие неопытные в их промысле демоны, практически демонята. Кто-то более зрелый нашел бы, что возразить, как поспорить, да и попросту уклонился бы от скользкой темы.
«А что Поля? Все там будем, рано или поздно, пускай поймают сначала»
Нет, эти явно боятся ареста, их смелости и отваги хватает только на воровство еды, да на редкие нападения на сборщиков душ.
Болтать легко. Легко говорить о паршивости распятия. В это время думать больше ни о чем не хочется, не получается. Генрих удовлетворяется разинутыми ртами слушателей, их потрясенными лицами, когда в ответ на «откуда ты все это знаешь» он демонстрирует клеймо грешника.
Вопросов становится больше. Как распяли? Сколько был распят? Как освободили? Как сбежал? Почему сбежал? От многих ответов приходится уклоняться, потому что по-прежнему сложно думать об Агате — в груди начинает копошиться болезненная горечь, но как уклонить от разговоров о человеке и ставшем причиной амнистии — Генрих не знает. Приходится расписывать общими словами. Зачем он все это рассказывает кому попало, Генрих плохо понимает, возможно, ему просто надо с кем-то поговорить, возможно, попросту так он пытается увернуться от подступающей с тыла тоске, но в общем и целом — он удовлетворен оказанным эффектом. Кажется, подобными вещами он должен был заниматься в штрафном отделе, но так до этого дело и не дошло.
— Но получается, ты держишься, да? — с любопытством спрашивает Майк, тот самый бес, который прошлой ночью смог свалить с места драки с Генрихом.
— Условно. Пока — да, — Генрих пожимает плечами, — очень не хочу загадывать на будущее, но я работаю над этим.
— А как? — с лихорадочно блестящими глазами уточняет Майк. Генрих запоздало вспоминает, что вообще-то думал поспать. Обводит взглядом собеседников, которые почему-то ну никаким образом не желают обвинять его в несении чуши, противоестественной демонической природе, и понимает — нет, сегодня выспаться, кажется, тоже не судьба.