Дьявол в музыке
Шрифт:
– С кем из вас мне поговорить первым? – спросил Джулиан.
– А мы не можем остаться вместе? – испуганно ответила Франческа.
– Я боюсь, что нет. Это необходимо, чтобы я мог понять, как каждый запомнил события сам.
– В таком случае, начните с меня, - предложил Валериано.
Франческа ничего не сказала, лишь немного опустила глаза. Но Валериано немедленно спросил:
– Или ты хочешь быть первой, любовь моя?
– Я… Я думаю, что хотела бы быстрее с этим покончить.
Джулиан ещё тверже вознамерился говорить с ними по отдельности. Пару, что могла понимала друг
– Тогда я выйду, - предложил Валериано. – Я буду в своей комнате, если понадоблюсь тебе, Франческа. Синьор Кестрель, я к вашим услугам, когда вы меня пригласите.
Он поклонился с тем усталым, выученным изяществом, что проявлялось в каждом его движении. Это неудивительно – он провёл на сцене годы. Валериано явно был кастрирован в детстве, до того, как его голос сломался, и с той самой поры, он учился ходить, стоять и двигаться перед зрителями. Всё естественное ушло из него, когда он потерял возможность быть мужчиной. Но всё же, когда Валериано, обернувшись, бросил последний взгляд на Франческу, его красивые глаза потеплели, из-под маски выглянул мужчина. Как она это сделала – эта тихая, непритязательная женщина, что рядом с маркезой выглядела просто невзрачной? Джулиан мог судить о её силе лишь по результату.
– Пожалуйста, садитесь, - Джулиан указан на бело-бирюзовый полосатый диван, сидя в котором Франческа не будет видеть Занетти. Достаточно и того, что секретарь станет скрипеть пером всё это время разговора. По крайней мере, Франческу не будет пугать его вид.
Она села на краешек дивана и тесно сплела пальцы рук. Джулиан устроился на стуле напротив неё.
– Синьор Валериано сказал, что ко времени смерти маркеза Лодовико, вы не видели его уже больше года. Вы подтверждаете это?
– Да, - тихо ответила она.
– Когда и где вы в последний раз его видели?
– Когда мы с Пьетро ещё были в Милане. Это должно было быть в начале 1820-го… быть может, в январе? – она посмотрела на Джулиана, будто он мог это подтвердить.
– Тогда был Карнавал? – предположил он.
– Да, - благодарно ответила она, - значит, это был январь.
– А Пьетро – это синьор Валериано?
– Да. Его настоящее имя – Пьетро Брандолино… Брандолин по-венециански.
Джулиан кивнул. Большинство кастратов выступали под сценическими именами.
– При каких обстоятельствах вы встретились с маркезом Лодовико в последний раз?
Она опустила глаза и принялась мять свою юбку.
– Я неделями пыталась с ним увидеться. Понимаете, я приехала в Каза-Мальвецци, когда его не было, чтобы увидеть Никколо и Бьянку. Когда он узнал об этом, то пришёл в ярость. Он приказал никогда не принимать меня, и грозил выгнать без рекомендаций любого слугу, что хоть что-то скажет мне о детях. Я пришла молить его не отрывать меня от детей, но он не принял меня. Я приходила день за днём, но его слуги не пускали меня.
Губы Франчески задрожали.
– Наконец, я добилась встречи с ним. Сначала он не был зол. Он думал, я пришла просить прощения и хочу вернуться к Ринальдо. Когда он понял, что это не так, то рассвирепел. Он кричал на меня. Он называл меня всеми ужасными словами, какими можно назвать женщину, - она поднесла руку тыльной стороной в глазам, будто желая прогнать воспоминания.
– Что произошло потом? – мягко спросил Джулиан.
– Я умоляла не наказывать моих детей, лишая их матери. Он сказал, что лучше не иметь матери вовсе, чем иметь такую, как я. Я ушла, когда он стал грозить, что слуги выставят меня вон. Вскоре мы с Пьетро уехали жить в Венецию.
– Что синьор Валериано сказал об этой ссоре? – с любопытством спросил Джулиан.
– Он был расстроен. Он страдает от того, что я в разлуке во своими детьми. Он всегда убеждал меня покинуть его. Но я не могла, - её глаза умоляли Кестреля понять.
Он не понимал. Как говорила Беатриче, Франческа легко могла жить с Ринальдо, оставив Валериано любовником.
– Вы не любите своего мужа?
– Это не так. Ринальдо не был добр ко мне, но я его не виню. К нему тоже никто не был добр, кроме его матери, которая боялась защищать его от Лодовико. Ему нужна была жена, как Беатриче – та, что будет направлять и наставлять его и поможет оставить след в мире. Я ничего не знаю об обществе, или политике, или любовных интригах. Я бесполезна для него – я могла только рожать детей. Я не думаю, что он скучает по мне – он чувствует лишь унижение.
– Тогда почему вы не вернётесь к нему?
– Потому что я не могу видеть Пьетро только время от времени – кататься с ним по Корсо, или сидеть рядом в опере или, - она густо покраснела, - приглашать его в Каза-Мальвецци, когда Ринальдо уезжал бы, и прогонять из моих объятий утром, боясь, что нас поймают вдвоём. Любая женщина могла бы сделать это для него. Но когда мы полюбили друг друга, он никогда не знал, что такое иметь дом. Он всегда был в пути, пел, то в одном городе, то в другом. Он был знаменит и любим, но я никогда не видела никого столь одинокого. Я хотела, чтобы он знал, что куда бы он не пошёл, всегда есть та, которая любит его и ждёт… кто полностью принадлежит ему. Вы понимаете?
– Да, - теперь он многое понимал и уже не совершит ошибку, сочтя эту женщину скромной или слабой. – Как вы приехали на озеро Комо в марте 1821-го?
Она опустила глаза и снова принялась комкать складки своей юбки.
– Ринальдо был в путешествии, когда Лодовико запретил мне видеться с детьми. Через год мы с Пьетро узнали, что он вернулся в Милан, а Лодовико – уехал на озеро с юным тенором, которого готовит для оперы. Я безнадёжно надеялась, что Ринальдо смягчится и позволит мне увидеться с Никколо и Бьянкой или хотя бы расскажет что-то о них. Они были так юны – Никколо было всего четыре, а Бьянке только два. Если он заболеют, если они навредят себе, если они скучают и спрашивают обо мне, я этого не узнаю… - её голос затих.
Джулиан привстал.
– Если вы хотите, я могу позвонить, чтобы принесли стакан воды или вина…
– Нет… нет, спасибо. Я в порядке, - она виновата посмотрела на него. – Мне тяжело это вспоминать.
– Мне жаль. Если бы это не было необходимо, я бы не просил вас оживлять это в памяти.
– Я верю вам, синьор Кестрель, - она ободряюще прикоснулась к его рукаву. – Я знаю, что вы не хотите причинить боль.
Как, черт побери, получилось, что она утешает его за то, что он причинил ей боль?