Дьявол в музыке
Шрифт:
Джулиана тронула эта история – и более всего, то, как буднично маркеза её рассказала. Он почувствовал, как одинока эта женщина – циничный страж собственного уязвимого сердца, следящий, дабы никто не смог пробудить в нём нежность или доверие. Всегда ли она была так осторожна? Или это принёс горький опыт?
– Почему вы всё ещё носите портрет Гонкура на руке? – спросил он.
– Потому что это лучше, чем носить его у сердца? – но увидев, как он серьёзен, маркеза продолжила более мягко. – Филипп подарил мне этот браслет вскоре после брака. Он часто бывал в походах и хотел, чтобы его портрет всегда был у меня, чтобы я не забыла его в разлуке. Я думаю, он бы хотел, чтобы я и дальше носила его, - она протянула правую руку ладонью вверх. – Вы не наденете его мне?
Кестрель повиновался. Когда он застегивал браслет, в комнату вошёл МакГрегор. Он замер на пороге немного сконфуженный, увидев, как Джулиан держит маркезу за руку.
Но та поднялась, совершенно спокойная.
– Спасибо, синьор Кестрель. Я думаю, теперь застёжка держится. Добрый вечер, синьор Dottor. Позвольте оставить вас с синьором Кестрелем. Я надолго оставила без внимания других гостей.
Она выпорхнула прочь. МакГрегор посмотрел женщине вслед в некотором замешательстве.
– Практикуешь новый вид допроса? – едко спросил он у Джулиана.
– Я просто помогал даме, у которой расстегнулся браслет, - Джулиан сел за пианино и снова начал «Аппассионату», - Я уже допросил её.
– Вот как? – скептично отозвался МакГрегор. – И что ты узнал?
– Узнал, что у неё был муж до Лодовико Мальвецци. Его звали Филипп де Гонкур, и он был преданным офицером Бонапарта. Она говорила о нём сдержано, но я думаю, что она привязана к нему сильнее, чем признаёт.
– Это важно для расследования?
– Окажется важно, если она сочувствует делу, за которое он погиб. В Англии мы привыкли считать Бонапарта деспотом и завоевателем, но здесь он символизирует свободу и объединение Италии. Если маркеза любила Гонкура и винила врагов Бонапарта в смерти мужа, она могла связать свою судьбу с карбонариями.
– Но она вышла за Лодовико Мальвецци, который ненавидит карбонариев и французов.
– И таким образом избавилась от любых подозрений и получила entree[48] в высшие правительственные круги, где могла узнавать сведения, ценные для тайных обществ.
– Ты хочешь сказать, что она была в сговоре с Орфео? – нетерпеливо спросил МакГрегор. – А вся поездка в Бельгират была нужна, чтобы помочь ему сбежать!
– Я больше склоняюсь связать поездку с де ла Марком, что также был в Пьемонте в то время.
– Ты полагаешь, между этими двумя была какая-то связь?
– Любовная или связанная с убийством? – спросил в ответ Джулиан.
– Одно могло привести к другому.
– Только не в Италии. Почему бы? Amica[49] должна иметь мужа – это даёт ей положение в обществе. У де ла Марка не было никаких причин убивать Лодовико, если только он сам не хотел жениться на маркезе, - Джулиан перестал играть, чтобы обдумать сказанное. – На самом деле, это и правда может быть целью де ла Марка – не зря он показался мне авантюристом. Маркеза красива, благородна по рождению, а смерть Лодовико сделала её богатой. Загвоздка одна – де ла Марк так и не женился на ней. Быть может, он делал предложение, но получил отказ?
Ответа не знал никто из них. Джулиан вернулся к игре.
– Что это? – спросил МакГрегор
– Plaisirs d’amour.
– «Удовольствия любви?» Я должен был знать, что это какая-от безделица.
Слова песни звучали в голове Джулиана: «Удовольствие от любви длится лишь мгновение, боль от любви длиться всю жизнь».
Он закрыл пианино и подошёл к окну. Доктор с опаской посмотрел ему вслед.
– Этот флирт между тобой и маркезой…
– …то, о чём не стоит беспокоиться. Я держу свои чувства в узде. Я должен. Иначе эта женщина сможет делать со мной всё, что ей заблагорассудиться.
Глава 18
Джулиан решил проблему континентальных завтраков на вилле, съедая всё меньше каждый день, и на четвёртое утро получил обычный итальянский завтрак с кофе и булочками. Брокер принёс его вместе с принадлежностями для бритья в восемь утра. Джулиан, что ещё лежал в кровати, с неодобрением посмотрел на широкую ухмылку своего камердинера.
– Ты ведь знаешь, я возражаю против хорошего настроения в такой час. Если ты немедленно не придашь своему лицу выражение, уместное на похоронах, я задёрну полог и просплю до полудня.
– Да, сэр, - Брокер стал так серьёзен, что Джулиан рассмеялся и примирился с необходимостью встать.
– Полагаю, твоим неподобающим этому часу дня восторгу я обязан Нине? – спросил Кестрель, пока камердинер помогал ему надеть халат.
– Нет, сэр, это Гвидо.
Джулиан поднял брови.
– Я никогда не предполагал, что твои вкусы настолько широки.
– Я хочу сказать, сэр, - терпеливо ответил Брокер, - что кое-что вызнал про него для вас. Я ведь уже пытался распотрошить его, но он всё запирался[50].
Джулиан кивнул. До этого Брокеру не удавалось развязать Гвидо язык, даже проигрывая ему в карты и кости.
– Так вот, я видел, что он носит с собой, - продолжал камердинер, - у него есть золотые часы и ром, почти такой же хороший, как тот, что пьёт его господин. В бумажнике у него пачка банкнот толщиной с кулак, пара печатей, карандаш и какие-то исписанные бумаги.
Джулиан пристально посмотрел на слугу и спросил опасно мягким голосом:
– И откуда же ты узнал, что у Гвидо в бумажнике?
Брокер отвёл глаза.
– Наверное, я мог подрезать его, сэр, чтобы посмотреть, что там, а потом оставить где-нибудь, чтобы Гвидо подумал, что просто выронил из кармана.
– Ад и проклятие! Не я ли предупреждал тебя быть осторожнее с Гвидо?
– Но, сэр…
– Ты понимаешь, что будет, если тебя поймают? Если неаполитанцу попадается вор, он не тащит его к судье – он просто достаёт кинжал и закалывает его.
– Я и не собирался попадаться, сэр, - с лёгкой обидой отозвался Брокер.