Дьявол в музыке
Шрифт:
– Возможно, ему не давалось определённое место в его произведении, а эти заметки – его часть.
Она задумчиво улыбнулась.
– У Лодовико и правда была привычка записывать то, что было у него на уме. Однажды я узнала имя его прошлой любовницы, потому что он написал его на обрывке обёрточной бумаги от Рикорди.
– Вы поссорились?
– О, небеса, я никогда не ссорилась с Лодовико из-за любовниц. Он был очень энергичен – конечно, они у него были. Изредка я упрекала его. Он стойко принимал это.
Она раскрыла веер и начала легко обмахиваться.
– Поскольку мы заговорили об именах, должна сказать, что ваше мне больше нравится произносить по-итальянски – Джулиано. Я буду называть вас так иногда, когда мы будем наедине.
– Я молю вас не делать этого слишком часто – не больше одного или двух раз за вечер.
– Почему же?
– Из-за того, как это будет меня опьянять. Люди подумают, что я совершил налёт на винный погреб.
Она рассмеялась.
– Скажите мне, синьор Кестрель…
– Джулиано? – предложил он.
– Для человека, который так боится опьянеть, - поддразнила маркеза, - вы, кажется, слишком хотите открыть эту бутылку. Хорошо, Джулиано, решите мне такую загадку. Вы флиртуете как француз, рассуждаете как немец и понимаете музыку, как итальянец. Как получилось, что несмотря на всё это, вы англичанин до мозга костей?
– Национальный характер так просто не искоренить. Я жил на континенте несколько лет и обрёл блеск, но дубовый стол остаётся дубовым столом, даже если выглядит как красное дерево или отделан под черепаховый панцирь.
– Вы напомнили мне мой прикроватный столик – он из красного дерева. И именно того же цвета, как ваши волосы. И у него красивые ноги.
Джулиан почувствовал, что краснеет, как школьник.
– А как будет «Беатриче» по-английски? – спросила она.
– Пишется также, но произносится по-другому, - он показал, как именно. В сравнении с итальянским Бе-а-три-че, это звучало резко и отрывисто.
– Мне больше нравится итальянская «Беатриче».
Он посмотрел в её большие, тёмные, сверкающие глаза.
– Мне тоже.
Раздался короткий, резкий стук. Её браслет расстегнулся и упал на пол. Это был тот, что она всегда носила на правой руке – нитки мелкого жемчуга с большой овальной застёжкой из золота с рубином. Джулиан наклонился, чтобы поднять драгоценность и впервые увидел, что находится на внутренней стороне застёжки. Там оказалась миниатюра, изображающая молодого мужчину с тёмными глазами и чёрными усами. Он носил зелёный мундир с красным прибором с золотыми эполетами, а также медный шлем с тюрбаном из шкуры леопарда и чёрным гребнем. Джулиан видел такую форму на батальных полотнах – а также на ветеранах, что в своих плохо сидящих, залатанных мундирах, просили милостыню на улицах Парижа. Жена Лодовико Мальвецци носила на запястье портрет офицера отборных наполеоновских улан.
Джулиан посмотрел на маркезу и получил в ответ слабую, непроницаемую улыбку. Она не смутилась ни на йоту. Хотел бы он сказать то же о себе.
– Кто это?
– Майор де Гонкур, мой первый муж.
– Я и не знал, что вы были замужем прежде.
– Теперь я об этом не говорю. Он был наполеоновским офицером. Он приехал в Милан и влюбился в меня, а отец не упустил возможности сблизиться с французами. Наполеон удерживал Милан так долго, что даже патриции, вроде моего отца, постепенно смирились с его правлением. Конечно, Лодовико, что был близким другом моего отца, резко возражал против такого брака.
– По политическим или личным причинам?
– О, тогда – только по политическим. Для него я была почти ребёнком. Даже если бы он влюбился в меня, его жена Изотта, была ещё жива, а он никогда бы не помыслил соблазнить меня до того, как я выйду замуж. Нет, он просто ненавидел французов и всё, за что они выступали. Но мой отец принял твёрдое решение, и на мой восемнадцатый день рождения я стала мадам де Гонкур.
Джулиан снова посмотрел на майора. Тот был очень красив – по крайней мере, художник передал его таким. Он не выглядел достаточно зрелым, чтобы командовать полком, но в Grande Armee[47] многие молодые люди делали стремительную карьеру.
– Вы любили его, - сказал Джулиан.
– Как вы романтичны. Он мне нравился. И он любил меня, хотя был и кое-кто, кого он любил больше.
– Кто же это?
– Его император. Филипп был не из тех аристократов, что делали вид, будто приняли Наполеона, а втайне его презирали. Он поклонился Наполеону. Он ничего не хотел кроме как умереть за него, и это желание исполнилось. Его убили при Ватерлоо.
– Мне жаль, - сказал Джулиан, и после паузы продолжил. – А как вы вышли за Лодовико?
– Когда Филипп погиб, я вернулась в Милан и увидела, что отец отчаянно пытается завести дружбу с австрийцами. Мой французский брак был для него ужасным препятствием. Сперва он меня прятал – даже пытался убедить меня носить вуаль. Потом он увидел, как австрийские офицеры кружат вокруг его дочери и стал подталкивать меня к новому браку. Я увидела, что он хочет навязать мне австрийского мужа, как уже навязал французского. Мне нравился Филипп, но я не думала, что хочу ещё одного замужества за иностранцем. В этот раз я решила выбрать сама.
У меня было довольно поклонников, но никто не заговаривал о браке. Я ведь была бедна. Филипп отдал всё, что у него было, во имя своего императора, а отец не стал бы ничего для меня делать, выйди я не неугодного ему. Но я была вдовой и могла завести любовника, который мне нравится. Когда я вернулась из Франции, Лодовико ясно дал понять, что уже не видит во мне ребёнка. Он хотел меня; мне он нравился, и мне нужен был защитник. Очень просто. Через несколько месяцев Изотта умерла, и Лодовико сделал меня своей женой. Это было очень щедро. У него не было никаких причин делать любовницу супругой.